OCR Библиотека Войкина Ю. В. http://ladoved.narod.ru

Шутки и остроты А. С. Пушкина.

Полное собрание анекдотов, острот, шуток, экспромтов и эпиграмм.

Собрал из разных источников — "М.С. КОЗМАН

МП РИЦ "Культ-информ-пресс"

Санкт-Петербург 1992

Печатается по изданию: Шутки и остроты А. С. Пушкина.

Полное собрание анекдотов, острот,

шуток, экспромтов и эпиграмм.

Одесса, 1901

Во время пребывания Пушкина в Одессе там жила одна вдова генерала, который начал службу с низших чинов и дослужился до важного места, хотя ничем не отличился.

Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля, раздробив ее, вышла через щеку,

Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину. Тем более что она его знала. Александр Сергеевич обещал, но не торопился с исполнением.

Так проходило время, а Пушкин и не думал исполнять обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.

Но вот настал день ангела генеральши. Приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, что называется, пристала с ножом к горлу.

— Ну уж, Александр Сергеевич, теперь ни за что не отделаетесь обещаниями,— говорила она, крепко ухватив поэта за руку,— не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила: и бумагу, и чернила; садитесь к столику и пишите.

Пушкин с неудовольствием взялся за перо, и через минуту были готовы стихи:

Никто не знает, где он рос,

На службу поступил капралом,

Французским чем-то ранен в нос

И умер генералом!

— Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух, не знаю,— рассказывал поэт,— потому что, передав их, я счел за благо

проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову.

Однако с тех пор генеральша оставила его в покое.

После одного обеда, на котором было выпито порядочное количество шампанского, Пушкин беседовал со знакомою ему дамой. Нужно заметить, что дама была рябая. Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и она заметила ему:

— У вас, Александр Сергеевич, кажется, в глазах двоит.

— Нет, сударыня,— отвечал он,— рябит.

Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1833 году, один из местных помещиков приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк. Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя.

Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом:

«Пушкин был у А-ва в бане».

Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кондыба, спросил:

— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.

— Дурак Кондыба,— ответил поэт.

— Нет, не то,— сконфузился офицер,— ну, а рыба и рак?

— Кондыба дурак,— подтвердил Пушкин.

В кружке приятелей и людей, любимых Пушкин не отказывался читать вслух свои стихи. Читал он превосходно, и чтение его в противоположность тогдашнему обыкновению читать стихи нараспев и с некоторой вычурностью, отличалось, напротив, полною простотою.

Однажды вечером, перед тем как собравшимся надо было разъезжаться, его попросили прочитать стихотворение, оканчивающееся так:

И ничего во всей природе

Благословить он не хотел.

Только что, окончив чтение, Пушкин замечает, что одна из слушательниц, молодая барыня по имени Варвара Алексеевна, зевнула, и мгновенно Пушкин произнес следующие четыре стиха:

Но укротился пламень гневный

Свирепых демоновских сил,

И он Варвары Алексевны

Зевоту вдруг благословил.

Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт на эту тему, сказанный Пушкиным.

Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора N. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбой сказать экспромт.

Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая, хозяйки, обращается к коту:

Кот-Васька плут, кот-Васька вор,

Ну, словно обер-прокурор.

Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил дом родителей Пушкина, когда последний был еще ребенком. Подшучивая над оригинальным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал:

— Какой арапчик!

В ответ на это вдруг десятилетний внук Ганнибала неожиданно отрезал:

— Да зато не рябчик!

Можно представить себе удивление и смущение присутствующих, которые поняли, что мальчик Пушкин подшутил над физиономией Дмитриева, обезображенной рябинами.

Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она?

— Не знаю,— отвечал Пушкин очень строго и без желанья поострить,— ведь я с ней говорил по-французски.

Глухой глухого звал к суду судьи глухого.

Глухой кричал: «Моя им сведена корова».

— «Помилуй,— возопил глухой тому в ответ

— Сей пустошью владел еще покойный дед».

Судья решил: «Почто ж идти вам брат на брата,

Ни тот и ни другой, а девка виновата».

Будучи в Екатеринославле, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст, дамы непрерывно старались завладеть его вниманием.

Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то «вероятно учителишкой», порешили, во что бы то ни стало «переконфузить» его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются:

— Mille pardons, не имея чести вас знать, но, видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением. Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильнее выразиться: «Эй, человек, подай стакан воды» или «Эй, человек, принеси стакан воды»?

Пушкин живо понял их желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал серьезно:

— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: «Эй, человек, гони нас на водопой!».

Незадолго перед смертью Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати, и не, кстати, аплодировали Асенковой, знаменитой в то время актрисе.

Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили" довольно громко, что сосед их дурак,

Пушкин, обратившись к ним, сказал:

— Вы, господа, назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую.

Один лицеист вскоре после выпуска из императорского Царскосельского лицея, в 1829 году, встретил Пушкина на Невском проспекте. Поэт, увидав на нем лицейский мундир, подошел и спросил:

— Вы, вероятно, только что выпущены из лицея?

— Да, только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому,— ответил лицеист и в свою очередь спросил: — Вы тоже воспитывались в нашем лицее?

— Да.

— А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?

— Я числюсь по России,— ответил Пушкин.

Когда А. С., Пушкин учился в Царскосельском лицее, одному из его товарищей довелось писать стихи на тему восхода солнца. Тогда преподавателем словесности был там автор «Риторики» Н. Ф. Кошанский. Этот ученик, вовсе не имевший поэтического дара, сделал, впрочем, попытку и написал следующий неуклюжий семистопный стих:

От запада встает великолепный царь природы.

Далее стихотворение не подвигалось. Мученик-стихотворец обратился к Пушкину с просьбой написать ему еще хоть одну строку. Лицеист-поэт приписал под первым стихом:

Не знают — спать иль нет? — смущенные народы.

Неведомский — поэт, неведомый никем,

Печатает стихи неведомо зачем.

Александр Сергеевич во время своего пребывания в Царскосельском лицее задумал удрать в Петербург погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пускает, заявив при этом, что он будет следить за ним,

Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Питер. За ними последовал и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Сергеевич.

— Фамилия? — спрашивает заставный.

— Александр Однако! — отвечает поэт. Заставный записывает фамилию и пропускает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.

— Фамилия? — спрашивает опять заставный.

— Григорий Двако! — отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную комбинацию.

Заставный записывает и с сомнением качает головой. Подъезжает, наконец, гувернер.

— Ваша фамилия? — окликает его сторож.

— Трико.

— Ну, врешь,— теряет терпение заставный,— здесь что-то недоброе! Один за другим — Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!

Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свободно покутил со своим товарищем.

В 1834 году ходила в обществе по рукам эпиграмма: «В Академии наук заседает князь Дундук...». Новый министр народного просвещения граф Уваров встретил у Карамзиных Пушкина, которому молва приписывала эту эпиграмму.

Министр сказал поэту:

— Вы роняете свой талант, позволяя себе осмеивать почтенных и заслуженных людей такими эпиграммами.

Пушкин вскипел и ответил ему:

— Какое право имеете вы делать выговор, когда не смеете утверждать, что это мои стихи?

— Но все говорят, что ваши! — возразил Уваров.

— Мало ли что говорят! А я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напечатаю их с моею подписью.

И действительно, когда вскоре после этого разговора Уваров захворал, а наследники торопились опечатать его имущество в надежде, что он умрет, между тем как министр неожиданно выздоровел, Пушкин написал стихотворение: «На выздоровление Лукулла», которое и было напечатано в «Московском Наблюдателе»,

Эта выходка принесла много неприятностей поэту. В результате он получил вызов к Бенкендорфу и имел объяснение с ним, о котором рассказывал сам Пушкин. Приводим этот рассказ с сокращениями:

«Вхожу. Граф с серьезной, даже со строгой миной, впрочем, учтиво, ответил на мой поклон, пригласил меня сесть у стола vis-a-vis.

— Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело по поводу вот этих ваших стихов. Хотя вы и назвали их Лукуллом и переводом с латинского... но все русское общество в наше время настолько просвещено, что умеет читать между строк...

— Совершенно согласен и радуюсь за развитие общества. Но позвольте узнать, кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?

— Не я узнал, а Уваров сам себя узнал и просил обо.всем доложить государю. И даже то, как вы сказали ему, что напишете на него стихи и подпишетесь под ними.

— Сказал и теперь не отпираюсь... Только именно эти стихи я написал не на него.

— А на кого же?

— На вас!

Бенкендорф, вытаращив на меня глаза, вскрикнул:

— Что?! На меня?

А я, заранее восхищаясь развязкой... три раза оборачиваясь к нему лицом, повторял:

— На вас, на вас, на вас!

Тут уж Александр Христофорович, во всем своем величии власти, громовержцем поднимаясь с кресла, схватил журнал и, подойдя ко мне, дрожащей от злобы рукой тыкая на известные места стихов, сказал:

— Однако, послушайте, сочинитель! Что ж это такое? Какой-то пройдоха наследник... (читает) «Теперь уж у вельмож не стану нянчить ребятишек...» Ну это ничего... (продолжает читать): «Теперь мне честность — трын-трава, жену обманывать не буду!..» Ну, и это ничего, вздор!., но вот ужасное, непозволительное место: «И воровать уже забуду казенные дрова». А что вы на это скажете?

— Скажу только, что вы не узнаете себя в этой колкости.

— Да разве я воровал казенные дрова?

— Так, стало быть, Уваров воровал, когда подобную улику принял на себя.

Бенкендорф понял силлогизм, сердито улыбнулся и промычал:

— Гм! Да!Л. Сам виноват...

— Вы так и доложите государю. А за сим имею честь кланяться вашему сиятельству».

Супругою твоей я так пленился,

Что если б три в удел достались мне,

Подобные во всем твоей жене,

То даром двух я б отдал сатане,

Чтоб третью лишь принять он согласился.

Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с Императором Николаем Павловичем. Поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительностью государя, он делался более и более свободен в разговоре и, наконец, дошел до того, что незаметно для себя самого оперся на стол, который был позади него, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: «С поэтом нельзя быть милостивым».

В то время как городская жизнь раздражает и злит поэта, деревня, совершенно наоборот, в сравнении с его юными годами, успокаивает его нервы, и он снова делается среди деревенской обстановки ясен душой и весел. Так, уехав осенью 1828 года в Малинники, деревню Тверской губернии, принадлежавшую П. А. Осиповой, он пишет оттуда Дельвигу в ноябре:

«Здесь очень весело. Прасковью Александровну люблю душевно; жаль, что она хворает и все беспокоится. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито1. Скажи это графу Хвостову, Петр Маркович2 здесь повеселел и утомительно мил.

На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться; но Петр Маркович их взбудоражил; он к ним прибежал: «Дети! Дети! Мать вас обманывает! Не ешьте чернослива, поезжайте с нею — там будет Пушкин, весь сахарный, его разрежут, и всем вам будет по кусочку». Дети разревелись: «Не хотим чернослива, хотим Пушкин», Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь, но, увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили».

В качестве камер-юнкера Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литературный, так и артистический, все еще продолжали смотреть как на нечто шутовское и старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин был брезглив на подобные отношения к себе и горячо протестовал против них меткими, полными сарказма экспромтами.

Явившись, раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало изменить позы, а когда Пушкин, передав, что было нужно, хотел удалиться, то получил приказание произнести экспромт.

— Дети на полу — умный на диване,— сквозь зубы сказал раздосадованный Пушкин.

— Ну, что же тут остроумного,— возразила особа,— де-ти на по-лу умный, на диване. Понять не могу.., Ждал от тебя большего.

Пушкин молчал, и когда особа, повторяя фразу и перемещая слоги, дошла, наконец, до такого результата: детина полуумный на диване, то, разумеется, немедленно и с негодованием отпустила Пушкина,

ЛЮБОПЫТНЫЙ

Что ж нового? — «Ей Богу, ничего».

— Эй, не хитри: ты, верно, что-то знаешь,

Не стыдно ли, от друга своего,

Как от врага, ты вечно все скрываешь.

Иль ты сердит? Помилуй, брат, за что?

Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово.

«Ох, отвяжись, я знаю только то,

Что ты дурак, да это уж не ново».

Известно враждебное отношение Пушкина к командировке, сделанной ему Воронцовым,— исследовать саранчу в южных степях Новороссии.

Командировка придумана была Воронцовым с целью дать Пушкину, случай отличиться по службе, а Пушкин принял поручение это за желание надсмеяться над ним, и всем известен тот шуточный рапорт в стихах о саранче, который был представлен Пушкиным вместо деловой бумаги:

Саранча летела, летела И села.

Сидела, сидела — все съела И вновь улетела.

Более всего оскорбляло самолюбие поэта то обстоятельство, что Воронцов игнорировал в нем поэта и видел лишь чиновника. Конечно, впредь такой чиновник особых поручений навсегда был избавлен от каких-либо командировок.

Внимание Императора Николая Павловича долгое время удерживала - на себе Калькутта...

Однажды государь спрашивает поэта во время какого-то постороннего разговора:

— Как ты думаешь о Калькутте?

— Как о мечте Вашего Величества,— ответил находчивый поэт.

В одном литературном кружке, где собиралось более врагов и менее друзей Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочинен пасквиль на поэта, в стихах, под заглавием «Послание к поэту».

Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал. Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор «Послания», не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже предупрежден.

Литературная часть вечера началась чтением именно этого «Послания», и автор его, став посредине комнаты, громко провозгласил:

— «Послание к поэту»! — Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:

— Дарю поэта я ослиной головою...

Пушкин быстро перебивает его, обращаясь более в сторону слушателей:

— А сам останется с какою? Автор смешался:

— А я останусь со своею.

— Да вы сейчас дарили ею?

Последовало общее замешательство. Сраженный автор замолк на первой фразе, а Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал шутить и смеяться.

В Одессе интересно знакомство Пушкина с графом Ланжероном.

Этот французский эмигрант, один из знаменитых генералов великой брани против Наполеона, имел слабость считать себя поэтом. Он писал на французском языке стихи, и даже драмы.

Однажды, сочинив трагедию, Ланжерон дал ее Пушкину, чтобы тот, прочитав ее, высказал свое мнение.

Александр Сергеевич продержал тетрадь несколько недель и как не любитель галиматьи не читал ее.

Через несколько времени, при встрече с поэтом, граф спросил:

— Какова моя трагедия?

Пушкин был в большом затруднении и старался отделаться общими выражениями, но Ланжерон входил в подробности, требуя особенно сказать о двух главных героях драмы. Поэт разными изворотами заставил добродушного генерала назвать по именам героев и наугад отвечал, что такой-то ему больше понравился.

— Так,— вскричал восхищенный автор,— я узнаю в тебе республиканца; я предчувствовал, что этот герой тебе больше понравится.

ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА

Внимает он привычным ухом

Свист;

Марает он единым духом Лист;

Потом всему терзает свету Слух;

Потом печатает — и в Лету

Бух!

Пушкин, живя в южной России, собрался куда-то за несколько сот верст на бал, где и надеялся увидеть предмет своей тогдашней любви. Но, приехав в город, он в гостинице сел понтировать до бала с каким-то заезжим помещиком и проиграл в карты всю ночь до позднего утра так что прогулял и деньги, и бал, и любовь.

Там же на юге, в Екатеринослав, к Пушкину, жившему в непривлекательной избушке на краю города, явились однажды два нежданных и непрошенных посетителя.

Это были местный педагог и помещик, горячие поклонники поэта, желавшие, во что бы то ни стало увидеть Пушкина «собственными глазами».

Пушкин в это время завтракал и вышел к гостям, жуя булку с икрой и держа в руке недопитый стакан красного вина.

— Что вам угодно? — досадливо спросил поэт.

— Извините, Александр Сергеевич... Но мы пришли посмотреть великого писателя.

— Ну, значит, _ вы теперь видели великого писателя... До свиданья, господа!

Однажды Пушкин письменно обратился к издателю одного журнала, в котором он сотрудничал, с просьбой выдать ему причитающийся гонорар. Редакция ответила ему запросом, когда ему удобнее получить деньги: в понедельник или во вторник, и получит ли он все двести рублей сразу или сначала только сто. Поэт отвечал лаконичной запиской: «Понедельник лучше вторника, а двести лучше ста»,

Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную игру, говоря:

— Она тебя портит!

— Напротив, Ваше Величество,— отвечал поэт,— карты меня спасают от хандры.

— Но что ж после этого твоя поэзия?

— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.

И действительно, когда Пушкина отягощали карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком. Таким образом, например, у него написан «Граф Нулин»,

К концу 1826 года Пушкин должен был немедленно, согласно Высочайшему повелению, оставить село Михайловское и отправиться в Москву.

По дороге он остановился в Пскове в одной харчевне и попросил чего-нибудь закусить. Подали щей, с неизбежною приправою нашей народной кухни — малою толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил — углем или мелом — на дверях (говорят, нацарапал перстнем на оконном стекле) следующее четверостишие:

Господин фон Адеркас.

Худо кормите вы нас:

Вы такой же ресторатор,

Как великий губернатор!

Среди поэтов, окружавших Пушкина, видное место занимал некий Подолинский, многими стихами которого великий поэт нередко восхищался. Особенно нравились ему следующие:

Когда стройна и светлоока,

Передо мной стоит она,

Я мыслю: гурия пророка

С небес на землю сведена...

Стихи эти он, применяя к Анне Петровне Керн, однажды пародировал так:

Когда стройна и светлоока,

Передо мной стоит она...

Я мыслю: «В день Ильи-пророка,

Она была разведена!»

С семейством Натальи Николаевны Гончаровой, будущей супруги своей, он познакомился в 1828 году на балу, когда ей было лишь шестнадцать лет. Через два года молва о необыкновенной красоте девицы Гончаровой усилила в сердце Пушкина искру страсти, запавшую при первой встрече, превратив ее в неукротимый пламень.

Я восхищен, я очарован,

Короче — я огончарован,

— шутливо говорил он своим друзьям, рассказывая им о предмете своей любви.

НА В...ВА

Составлен он из подлой спеси;

Я не видал негодней смеси:

В сражении он трус, в трактире он бурлак,

В передней он подлец, в гостиной он дурак.

Очень забавен шуточный рассказ в письме Пушкина к другу П. А. Плетневу о хозяйственных делах своих:

«У меня, слава Богу, все тихо, жена здорова... Дома произошла у меня перемена управления. Бюджет эконома моего, Александра Григорьевича, оказался ошибочен — я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был предшественник его, Иван Григорьевич; вследствие сего Александр Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тот же день повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву — вероятно, явится к тебе.

Отсутствие его мне будет ощутительно, но, может быть, все к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Александр Григорьевич при отставке получил от меня в роде аттестата плюху, за что он, было, вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военного силою, т. е. с квартальным, но это обратилось ему же во вред, ибо лавочники, проведав обо всем, засадили, было, его в тюрьму, от коей по своему великодушию избавил я его... Мои дела идут помаленьку, печатаю incognito мои повести Белкина; первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не забудь о ломбарде порасспросить».

Про одну из своих знакомых Пушкин однажды сказал такой экспромт:

Черна, как галка.

Суха, как палка,

— Увы! — весталка,

Тебя мне жалко!

Дельвиг, однокашник Пушкина, незадолго до смерти стал вести очень разгульную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный является он к Пушкину. Поэт из жалости стал убеждать своего товарища переменить свой образ жизни. Однако же на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная не для него:

— А вот уж на том свете исправимся.

— Помилуй,—говорит Пушкин, рассмеявшись,— да ты посмотри на себя в зеркало, впустят ли тебя туда с такой рожей?

Забавен рассказ самого Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным, когда он еще не имел права на это в своем звании писателя.

Впоследствии он был представлен ему на вечере у П. А. Плетнева, но прежде и тотчас по приезде в Санкт-Петербург (кажется, в 1829 году) Гоголь, движимый потребностью видеть поэта, который занимал его воображение еще на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера... Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на свой вопрос: «Дома ли хозяин?», услыхал ответ слуги: «Почивают!». Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: «Верно, всю ночь работал?».— «Как же, работал,— отвечал слуга,— в картишки играл». Гоголь признался, что это был первый удар, нанесенный его школьной идеализации. Он не представлял себе Пушкина до тех пор иначе, как окруженного постоянно облаком вдохновения.

Из жизни Пушкина в Кишиневе, где он провел около трех лет, рассказывают между прочими следующие Два анекдота.

Какая-то молдавская барыня любила снимать свои башмаки, садясь на широкий молдавский диван. Пушкин подметил эту наклонность барыни и стащил однажды ее башмаки. Нужно заметить, что тогдашний башмак снимался легко. Это была скорее туфля, а не нынешний башмак, охватывающий ногу, плотно и далеко выше щиколотки. Когда нужно было вставать, то барыня, не найдя башмаков и. не желая поставить себя в неловкое положение, прошлась в чулках до дверей, где Пушкин возвратил ботинки по принадлежности, извинясь в нечаянно совершенном им поступке.

В Кишиневе на Золотой улице был в то время магазин мод какой-то m-me N. У нее была дочь, красавица. Вот как-то раз Пушкин едет верхом по улице с другими, а дочь эта стояла в это время на крыльце. Пушкин как завидел ее, то верхом прямо на крыльцо и въехал. Другим пришлось уже вывести его оттуда, до такой степени он перепугал девушку. В наказание за эго Инзов продержал его день без сапог.

Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руку и проч. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему слугу, велела спросить, с кем он в тот день уезжает.

— Скажи, что сам-третей,— отвечал Пушкин.

— Третьею, верно, ты,— заметил князь Вяземский своей жене.

Не можем пропустить забавной фразы, встреченной в эпизоде о странствованиях Онегина, после стиха: «Я жил тогда в Одессе пыльной». Вот она:

...Я жил поэтом

Без дров зимой, без дрожек летом.

Александр Сергеевич однажды пришел к своему приятелю И. С. Тимирязеву. Слуга сказал ему, что господа ушли гулять и скоро возвратятся. Пушкин остался дожидаться их. В зале у Тимирязевых был большой камин, а на столе лежали орехи. Перед возвращением Тимирязевых домой Пушкин взял орехов, залез в камин и, скорчившись обезьяною, стал их щелкать. Можно себе представить удивление хозяев, когда они возвратились домой и застали Пушкина в этом положении.

Между разными субъектами, с которыми нередко приходилось сталкиваться Пушкину в Кишиневе, особенно замечателен армянин, коллежский советник Арт. Мак. Х-в, бывший одесский почтмейстер. За битву свою с козлом между театром и балконом, где находилось все семейство графа Ланжерона, принужден был оставить эту должность и перешел на службу в Кишинев, Это был человек лет за пятьдесят, чрезвычайно маленького роста, как-то переломленный набок, с необыкновенно огромным носом, гнусивший и беспощадно ломавший любимый им французский язык, страстный охотник шутить и с большой претензией на остроту и любезность. Не упускал кстати и некстати приговаривать: «Что за важность, и мой брат, Александр Макарыч, тоже автор» и т. п. Пушкин с ним встречался во всех обществах и говорил с ним не иначе, как по-французски. Х-в был его коньком; Александр Сергеевич при каждой встрече обнимался с ним и говорил, что когда бывает грустен, то ищет встречи с Х-вым, который всегда «отводит его душу». Х-в в «Черной шали» Пушкина принял на свой счет «армянина». Шутники подтвердили это, и он давал понять, что действительно кого-то отбил у Пушкина. Этот, узнав, не давал ему покоя и, как только увидит Х-ва (что случалось очень часто), начинал читать «Черную шаль». Ссора и неудовольствие между ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением, которое завершалось тем, что Пушкин бросал Х-ва на диван и садился на него верхом (один из любимых тогда приемов Пушкина), приговаривая: «Не отбивай у меня гречанок!». Это нравилось Х-ву, воображавшему, что он может быть соперником. По желанию Пушкина, на печати Х-в был вырезан верхом на козле, с надписью кругом: «Еду не свищу, а наеду — не спущу».

ЭПИГРАММА НА СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА

Покойник Клит в раю не будет:

Творил он тяжкие грехи.

Пусть Бог дела его забудет,

Как свет забыл его стихи!

В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером З.

Дуэль была оригинальная.

Пушкин явился с черешнями, и пока 3. целился в него, преспокойно ел ягоды. 3. стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина; вместо выстрела наш поэт спросил:

— Довольны ли вы?

И когда 3. бросился к Пушкину в объятья, он оттолкнул его и со словами: «Это лишнее!» спокойно удалился.

За эту дуэль, а, кстати, и за другие шалости. Инзов нашел нужным удалить Пушкина из Кишинева в Ак-керман, откуда А. С. ездил к берегам Дуная.

По словам А. О. Россета, брата А. О. Смирновой, Пушкин, играя в банк, заложит, бывало, руки в карманы и припевает солдатскую песню с заменою слова солдат:

Пушкин бедный человек,

Ему негде взять

Из-за эвтава безделья

Не домой ему идтить...

Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге водил он знакомство с гвардейской молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:

— Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!

— Да ведь я богаче вас,— отвечает Пушкин,— вам приходится иной раз, проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный — с тридцати шести букв русской азбуки.

Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и, шутя, говаривал, что ему подле нее быть «унизительно»: так мал был он в сравнении с нею ростом.

Однажды поэт очутился проездом в Новочеркасске. Дьяки канцелярии наказного атамана Донской области, услышав о приезде знаменитого поэта, отправились к нему в гостиницу, где весьма трогательно выражали ему чувство своего уважения и свое поклонение его таланту.

— А что это значит — дьяки? — спросил Пушкин одного из них, который, будучи заикой, считался почему-то в канцелярии оратором.

— Дьяки — это секретари канцелярии,— заикаясь, ответил тот.

— Ну, хоть я и терпеть не могу приказных, но все-таки очень вам благодарен, господа.

Такой ответ сильно оскорбил почитателей поэта, а местным острякам дал повод постоянно приставать к злополучным дьякам с вопросом: «Давно ли вы были у Пушкина?».

В другой раз Пушкин, бродя по Новочеркасску, зашел в книжную лавку Жиркова.

— А есть у вас сочинения Пушкина? — спросил поэт. Ему подали один экземпляр.

— Сколько стоит эта книжка? — спросил Торговец заломил неимоверно высокую

4—5 раз превышавшую номинальную.

— Почему так дорого? — улыбаясь, спросил Пушкин.

— А очень уж приятная книжка. Случалось ли вам пить чай без сахара? — вдруг спросил торговец.

— Да ведь это очень неприятно.

— Ну, так вот, пойдите домой, возьмите эту книжку и велите налить себе чаю без сахара. Пейте чай и читайте эту книжку — будет так же сладко, как, а с сахаром.

Проживая в Кишиневе, Пушкин целые дни проводил у генерала Орлова. Последний любил поэта и весьма снисходительно относился к разным выходкам его.

Однажды кто-то заметил генералу, как он может терпеть, что у него на диванах валяется мальчишка Пушкин в шароварах. Орлов только улыбался на такие речи, но один раз полушутя он сказал Пушкину, пародируя басню Дмитриева «Башмак — мерка равенства»:

Твои, мои права одни,

Да мой сапог тебе не впору.

— Эка важность, сапоги! — возразил Пушкин,— если мериться, так у слона больше всех сапоги.

Этим все и кончилось, и размолвки между ними никогда не было.

Какая-то дама, гордая своими прелестями и многочисленностью поклонников, принудила Пушкина написать ей стихи в альбом. Стихи были написаны, и в них до небес восхвалялась красота ее, но внизу, сверх чаяния, к полнейшей досаде и разочарованию, оказалась пометка: 1 апреля.

А. М. Каратыгина в своих воспоминаниях о Пушкине рассказывает следующий забавный анекдот.

«В 1818 году, когда Пушкину едва минуло 18 лет, ему после жестокой горячки обрили голову и он принужден был носить парик. Это придавало какую-то оригинальность его типичной физиономии и не особенно ее красило. Как-то в Большом театре он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно... Ничуть не бывало! В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером... Это рассмешило сидевших в соседних ложах и обратило на нас внимание находившихся в креслах. Мы стали унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол и сел у нас в ногах, прячась за барьер; наконец, кое-как надвинул парик на голову, как шапку: нельзя было без смеха глядеть на него! Так он и просидел на полу во все продолжение спектакля, отпуская шутки насчет пьесы и игры актеров».

Эпиграммы, которыми славился Пушкин, были плодом не злого сердца, а ветрености его. Он не мог удержаться, чтобы не поднять на зубки то, что казалось ему смешно или подло. Раз В. А. Жуковский, выходя из дворца, о чем-то просил камер-лакея и пожал ему руку. На беду это увидел Пушкин и сказал:

Из савана оделся ты в ливрею,

На пудру променял лавровый свой венец,

С указкой втерся во дворец

И руку жмешь камер-лакею...

Бедный певец!

В другой раз, не застав Жуковского дома, Пушкин написал на его запертой двери:

«Здесь живет гробовой мастер!» Жуковский был настолько добр и настолько любил молодого поэта, что никогда не сердился на него. Но большею частью эпиграммы, каламбуры и остроты срывались с языка Пушкина против тех людей, которые имели неосторожность оскорбить чем-либо раздражительного поэта: в этих случаях он не щадил никого и тотчас обливал своего противника едкой желчью.

Одно время в одесском обществе стала циркулировать злая эпиграмма Пушкина на графа Воронцова.

Эпиграмма эта дошла по адресу, но граф Воронцов ничем не проявил своего гнева. Естественно, милостей от него поэт ожидать уже не мог.

К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской «поэтессой» девицей А. А. Наумовой.

Наумова, вышедшая уже в то время давно из возраста девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась также писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею «Уединенная муза закамских берегов». Пушкин, много посещавший местное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его «вписать что-нибудь».

Пушкин бегло просмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой —

Уединенная муза Закамских берегов

быстро написал:

Ищи с умом союза,

Но не пиши стихов.

Недавно я стихами как-то свистнул

И выдал их без подписи моей;

Журнальный шут о них статейку тиснул,

Без подписи ж пустив ее, злодей.

Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту

Не удалось прикрыть своих проказ:

Он по когтям узнал меня в минуту,

Я по ушам узнал его как раз.

Однажды Александр Сергеевич пришел вместе с Мицкевичем к сестре своей Ольге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе. Гости — одни в ожидании музыкального сеанса, другие — виста, расхаживали по комнате, и тут-то произошел известный обмен доброжелательными фразами между русским и польским поэтами.

Пушкин и Мицкевич вошли вместе.

— Дорогу, господа, туз идет,— возвестил Мицкевич, указывая на Александра Сергеевича.

— Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет,— сострил Пушкин.

На пирушке кто-то обратился к Пушкину с просьбой сказать четверостишие на вино и женщину. Пушкин не заставил себя долго просить и тут же сказал:

Вино и женщины — звено

К безмерной радости и раю!

Я пью с красавицей вино

И с ней блаженство испиваю!

Во время одного из путешествий по России Пушкин на почтовой станции вошел в общую комнату и потребовал себе обед, пока перепрягали лошадей. Едва он сел за стол, как к нему подошла незнакомая барышня, недурная собою, прилично одетая и, рассыпаясь в похвалах его таланту, поднесла ему искусно вышитый кошелек.

Пушкин, обольщенный этой внимательностью, поблагодарил ее и после обеда сел в коляску и отправился своей дорогой.

Не успел он выехать из деревни, как его вдруг догоняет верховой и останавливает экипаж.

— В чем дело? — спросил Пушкин.

— Да ваша милость изволили забыть отдать 10 рублей за кошелек, что купили у барышни,— отвечал посланный.

Пушкин весело рассмеялся и отдал деньги. Впоследствии он часто рассказывал об этом случае охлаждения его авторского самолюбия.

В Кишиневе, во время ссылки, Пушкин был дружен со многими чиновниками местного управления, к числу которых по своему кишиневскому положению принадлежал и сам. Он был прикомандирован к канцелярии генерала Инзова, управлявшего в то время Новороссийским краем. Правителем канцелярии был М. И. Леке, впоследствии товарищ министра внутренних дел. Когда по приезде в Кишинев ему назвали фамилию Лекса, Александр Сергеевич спросил:

— Как зовут его?

— Михаил Иванович. Пушкин сейчас же подхватил:

Михаил Иваныч Леке, Превосходный человек-с!

И это присловье надолго осталось при имени Лекса, которого с тех пор иначе и не называли.

Действительно, Леке был хороший человек. Пушкин заочно это угадал...

Причиною ссылки Пушкина на юг России были разные лирические произведения, в которых юноша-поэт слишком свободно выражал свои политические воззрения и мнения о действиях правительства. Стихи распространились по Петербургу. Граф Милорадович, петербургский генерал-губернатор, получил приказ произвести дознание. Он пригласил к себе Пушкина, отечески распек его и потом, призвав полицмейстера, приказал ему опечатать все бумаги на квартире Пушкина.

— Граф,— сказал поэт,— вы напрасно беспокоитесь: там этих стихов не найдете. Лучше велите мне дать перо и бумагу — я вам их все здесь на память напишу.

Милорадович был тронут благородною искренностью юноши и первый ходатайствовал перед государыней о смягчении ему наказания.

Приятелям

Враги мои, покамест я ни слова...

И, кажется, мой быстрый гнев угас.

Но из виду не выпускаю вас,

И выберу когда-нибудь любого:

Не избежит пронзительных когтей,

Как налечу нежданный, беспощадный,

Так в облаках кружится ястреб жадный

И сторожит индеек и гусей.

В 1833 году летом Пушкин жил на Черной речке. На одной из соседних дач вечером собралось довольно большое общество и в том числе поэт. Стали играть в банк.

Когда игроки погрузились в игру, в калитку палисадника вошел молодой человек, высокого роста, закутанный в плащ. Увидев играющую компанию, он незаметно для игроков вошел в комнату через балкон и остановился за спиной одного из них.

Это был князь Г., общий приятель, известный весельчак...

Дня за два до этого вечера Г. находился в том же обществе, которое сошлось теперь на Черной речке, выиграл около тысячи рублей именно у того, который в данный момент держал банк, и выигрыша не получил,

.Г., постояв несколько минут никем не замеченный, взял со стола какую-то карту и крикнул:

— Ва-банк!

Все подняли глаза и рассмеялись на неожиданного гостя в его странном костюме.

Начались приветствия, но банкомет, озадаченный ставкою Г., встал из-за стола и, отведя его в сторону, спросил:

— Ты на какие деньги играешь: на эти или на те? Под «этими» он разумел ставку нынешнего вечера,

а под «теми» — свой долг, Г. отвечал ему:

— Это все равно: и на эти, и на те, и на те, те, те, Игра продолжалась. Пушкина, слышавшего разговор Г. с банкометом, развеселил ответ князя, и он беспрестанно стал повторять:

— Те, те, те!

А потом написал шуточные стихи:

Полюбуйтесь же вы, дети,

Как в сердечной простоте

Длинный-Фирс4 играет в эти,

Те, те, те и те, те, те,

Черноокая Россети5

В самовластной красоте

Все сердца пленила эти,

Те, те, те и те, те, те.

О, какие же здесь сети

Рок нам стелет в темноте:

Рифмы, деньги, дамы эти.

Те, те, те и те, те, те.

Ближайший друг Пушкина, известный поэт барон А. А, Дельвиг, имел необыкновенную склонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку.

Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся интимной жизни поэта. Пушкин остановил расходившегося Дельвига, начавшего рассказывать о каком-то любовном похождении Александра Сергеевича:

— Перестань, Дельвиг, сочинять небылицы.

— Я не сочиняю небылиц,— возразил барон.— Мой девиз — резать правду!

Пушкин говорит ему в тон:

— Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно перестанет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг.

У Кларисы денег мало,

Ты богат — иди к венцу:

И богатство ей пристало,

И рога тебе к лицу.

Любимым упражнением Пушкина в детстве, по словам его сестры, сначала было импровизировать маленькие комедии и самому разыгрывать их перед сестрою, которая в этом случае составляла публику и произносила свой суд. Однажды как-то она освистала его пьеску «Escamoteur»6. Он не обиделся и сам на себя написал следующую эпиграмму:

Dis moi, pourquoi l'Escamoteur Est-il siflle par le parterre? Helas, c'est que le rauvre auteur L'escamota de Moliere.7

Однажды государь Николай Павлович в интимной беседе с поэтом спросил его:

— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял бы ты участие в 14 декабря?

— Неизбежно, государь! — отвечал он.— Все мои друзья были в заговоре, и мне было бы невозможно отстать от них. Одно отсутствие спасло меня,— и я благодарю за это небо.

Этот прямой и откровенный ответ понравился государю, который был сам рыцарь чести и притом один из всех, окружавших его престол, понимал значение Пушкина и сознавал в нем силу поэтического гения, для которого требуются рост и свобода.

— Довольно ты подурачился,— заметил государь,— надеюсь, теперь будешь, рассудителен, и мы более ссориться не будем. Все, что ты сочинишь, присылай ко мне: отныне я сам буду твоим цензором.

В тот же вечер на балу у французского посланника маршала Мармона государь сказал графу Д. Н. Блудову:

— Знаешь ли ты, что сегодня я говорил с умнейшим человеком в России? С Пушкиным.

Один из петербургских аристократов, князь N, хвастун и скряга, давал вечер, на котором присутствовал и Пушкин. За ужином хозяин подошел к поэту и спросил его:

— Как вы, Александр Сергеевич, находите это вино? Пушкин в ответ несколько запнулся.

— Ничего... Кажется, порядочное...

— А поверите ли, что шесть месяцев тому назад его и в рот взять нельзя было?

— Поверю,— ответил поэт.

Однажды Пушкин вошел в школу гвардейских подпрапорщиков, где между молодежью имел много знакомых. Молодежь занималась делом: ловила мышь. Но расторопная мышь улизнула от них уже перед глазами вошедшего Пушкина, который при этом воскликнул:

Победили, победили!

Так воскликнем же ура!

Если мышь мы не, убили,

То убили мы бобра!

Однажды Александр Сергеевич был в гостях у Анны Петровны Керн. В обществе зашел разговор о том, где лучше быть после смерти — в раю или в аду? Когда с этим вопросом обратились к Пушкину, он, не задумываясь, ответил:

— Конечно, в раю! Я уверен, что встречу там такую прелестную женщину, как m-me Керн!

Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: «Какое сходство между мною и солнцем?». «Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть не поморщившись»,— быстро ответил поэт.

Желая отвратить от поэзии одного из своих друзей-стихотворцев, Пушкин представил ему, между прочим, в стихах незавидную судьбу, часто постигающую поэтов. Но друг-поэт, очевидно, не остался доволен таким советом и возразил, что он — Пушкин, который сам пишет стихи, не должен отклонять от них других. Пушкин не замедлил ответить ему следующими стихами:

Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ;

В деревне, помнится, с мирянами простыми,

Священник пожилой и с кудрями седыми,

В миру с соседями, в чести, довольстве жил

И первым мудрецом у всех издавна слыл.

Однажды, осушив бутылки и стаканы,

Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;

Попалися ему навстречу мужики.

«Послушай, батюшка,— сказали простаки,—

Настави грешных нас — ты пить ведь запрещаешь,

Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,

И верим мы тебе; да что ж сегодня сам...»

— «Послушайте,— сказал священник мужикам,—

Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,

Живите хорошо, а мне — не подражайте».

Во время путешествия Пушкина с семейством генерала Раевского по Кавказу при них находился военный доктор Рудыковский, который рассказывает, как подшутил над ним однажды поэт:

«В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город, тамошний комендант явился к нему и вскоре прислал книгу, в которую вписывались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче бревен на дворе, с хохотом, что-то писал,— но ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту.

На другой день во всей форме отправляюсь к доктору Ц., который был при минеральных водах.

— Вы лейб-медик? Приехали с генералом Р.?— спросил меня доктор Ц.

— Последнее справедливо, но я не лейб-медик.

— Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия.

Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: там в свите генерала вписаны — две его дочери, два сына, лейб-медик Рудыковский и недоросль Пушкин.

Насилу убедил я коменданта все это исправить, доказывая, что я не лейб-медик и что Пушкин не недоросль, а титулярный советник, выпущенный этим чином из Царскосельского лицея. Генерал порядочно пожурил Пушкина за эту шутку. Пушкин немного на меня подулся, а вскоре мы расстались. Возвратясь в Киев, я прочитал «Руслана и Людмилу» — и охотно простил Пушкину его шалость.

Память у Пушкина была замечательная, особенно на стихи; прозу он — по его словам — запоминал хуже. Как только есть размер рифмы — слова сами укладываются у него в голове.

— Они устанавливаются в ряды, -как солдаты на парад! — говорил поэт.

Есть у меня приятель на примете:

Неведомо, в каком бы он предмете

Был знатоком, хоть строг он на словах,

Но черт его несет судить о свете!

Попробуй он судить о сапогах.

Однажды Пушкин был очень не в духе. У него была сильная надобность в деньгах, а скорого получения их не предвиделось. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник и энергично требует свиданья с Пушкиным. Раздосадованный поэт выходит и резко спрашивает:

— Что нужно?

— Як вам, господин Пушкин, пришел за вашим товаром,— ответил немец.

— Что такое? — с недоумением спросил снова поэт.

— Вы пишете стихи. Я пришел покупать у вас четыре слова из ваших стихов; я делаю ваксу и хочу на ярлыке печатать четыре слова, очень хорошие олова — «яснее дня, темнее ночи». За это я вам дам, господин сочинитель, 50 рублей. Вы согласны?

Пушкин, конечно, согласился, а немец, довольный сговорчивостью поэта, ушел заказывать желаемые ярлыки.

В лицее однажды на уроке алгебры у профессора Карцева Пушкин по обыкновению уселся на задней скамейке, чтобы удобней было ему писать стихи. Вдруг Карцев вызывает его к доске. Пушкин очнулся, как ото сна, идет к доске, берет мел и стоит с разинутым ртом.

— Чего вы ждете? Пишите же,— сказал ему Карцев. Пушкин стал писать формулы; пишет да пишет, исписал всю доску.

Профессор смотрит и молчит, только тихо про себя посмеивается.

— Что же у вас вышло? — спрашивает он наконец,— чему равняется икс?

Пушкин стоит и сам смеется:

— Нулю — говорит он.

— Хорошо,— заметил Карцев,— у вас, Пушкин, в моем классе все кончается нулем. Садитесь на свое место и пишите стихи.

НА Ф. В. БУЛГАРИНА

Фаддей роди Ивана,

Иван роди Петра

От дедушки болвана

Какого ждать добра?

Кому не известна замечательная поэма Пушкина, начинающаяся так:

Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют...

и написанная поэтом под впечатлением многократных наблюдений над жизнью этих вольных детей степи.

Еще в настоящее время турист, в первый раз, посещающий Бессарабию, зачастую с удивлением глядит на ободранные, грязные шатры, разбитые при въезде в какое-нибудь село или у опушки леса; а в то время цыгане кочевали в пределах Бессарабской области и Молдавии именно целыми толпами, не поддаваясь никакому контролю полиции и местных властей. Впрочем, последние не особенно притесняли черномазых конокрадов и черноглазых красавиц-гадальщиц, так как, в случае какого-нибудь недоразумения, возникавшего между горожанами и кочевниками, умели получить обильную мзду как с тех, так и с других.

Точно так же и жители городов относились к цыганам довольно благосклонно. Для мужчин последние были неоценимыми поставщиками лошадей и ветеринарами, а черноглазые Гадальщицы всегда умели развеселить и заинтересовать скучавших «кукон» и «кукониц».

В Кишиневе цыгане располагались по берегам реки Бык или, как ее тогда называли, Бычок — и по горе Инзова (названной так в честь бывшего губернатора области). На этой же горе, ниже того места, где теперь выстроен манеж Лубенского гусарского полка, находился и домик, в котором жил Пушкин. Поэт любил в хорошее летнее утро подниматься на гору Инзова и отсюда любоваться восходом солнца. И до сих пор еще показывают камень, на котором будто бы собственноручно он вырезал станс к одной кишиневской красавице. Впрочем, достоверность этого факта довольно сомнительна.

Здесь же на горе Пушкин увидел в первый раз цыганку Стешу, игравшую впоследствии такую видную роль в кишиневской жизни поэта. По всей вероятности, на Инзовой горе расположился кочующий цыганский табор, и Стеша, увидев прогуливающегося здесь молодого барина, подошла к нему с предложением погадать. Красота Стеши поразила Пушкина, и он до того увлекся ею, что начал довольно часто посещать табор, где его любили за веселый нрав и щедрость. Следует добавить, что к этому же времени относится и другой роман из жизни Пушкина, бывшего — или воображавшего себя — страстно влюбленным в молдаванскую аристократку Людмилу И-за. В то время как с последнею Пушкин встречался по вечерам на гуляньях, пикниках и т. п., Стеше он посвящал каждое утро и добрую половину дня.

Пока дело ограничивалось посещениями Пушкиным табора, подарками, песнями и пляскою, табор смотрел на поэта дружелюбно и даже любил его, но вскоре вольные сыны степей заметили, что Стеша все больше и больше привязывается к Пушкину, да и последний не всегда сдерживал свой пылкий, страстный нрав.

Последствиями этих обстоятельств было то, что в одно прекрасное утро Пушкин на месте табора нашел лишь черепки разбитой посуды, сор и ямки от кольев, к которым прикрепляли шатры. Сначала поэт пришел в бешенство, хотел пуститься в погоню за табором, но потом так же скоро и успокоился — к большой радости своих кишиневских друзей, замечавших, что он начинал не на шутку привыкать к дикой красавице.

Однако эта радость была преждевременна. Лето стояло на исходе, но погода по-прежнему была жаркая, и однажды над Кишиневом разразилась одна из тех страшных гроз, о которых понятия не имеют жители местностей, лежащих севернее. Проливной дождь, ливший как из ведра, сразу наполнил водою все пересохнувшие ручьи и мелководный Бычок.

Дом Пушкина, находившийся хоть и на горе, но все-таки значительно ниже ее вершины, подвергся наводнению, так как на него хлынули сверху целые ручьи воды.

В это время у Пушкина находились в гостях несколько знакомых мужчин, и в том числе С. Ч. К-в, впоследствии сделавшийся врагом поэта и много ему вредивший. Молодые люди, смеясь над неожиданным приключением, помогали хозяину убирать с пола разные предметы, как вдруг отворилась дверь и в комнату вошла измокшая и забрызганная грязью Стеша. Все, конечно, позабыли о наводнении и с любопытством глядели на сцену неподдельно радостного свидания любовников.

Стеша искренно любила поэта, а последний больше увлекался ее красотою, чем любил, и часто изменял ей.

К числу лучших частных садов Кишинева, несомненно, можно отнести сад Романдина, любимое место прогулки кишиневцев, желающих отведать хорошего винограда и купить букет роскошных цветов.

Пушкин часто сопровождал Людмилу И-за, которая предпочитала всяким другим гуляньям тенистые аллеи романдинского сада. Здесь Пушкин декламировал кишиневской Венере свои стихи, горячо признавался ей в любви и, вероятно, сорвал не один поцелуй.

Стеша, часто остававшаяся одна, мучилась от ревности и тоски по покинутой вольной жизни и, наконец, решилась подстеречь Пушкина наедине с соперницей. Благодаря ее врожденной цыганской хитрости и беззаботности Пушкина эта задача не стоила ей большого труда.

Узнав заранее место и час, в который Пушкин и Людмила Из-за посещали сад, Стеша спряталась в кустах смородины и начала поджидать свою соперницу. Как на зло, в этот день прогулка поэта и красавицы-молдаванки отличалась особенною интимностью. Стеша не выдержала и, как дикая кошка, кинулась на И-за. Пушкин сначала было растерялся, но затем, видя что И-за лежит без чувств на земле, а ей беспощадно наносит удары Стеша, в свою очередь ударил цыганку толстою палкой, служившею подпоркою для виноградной лозы. Стеша закричала от боли и, оставив соперницу, хотела было броситься на Пушкина, но потом, как будто раздумав, даже не взглянула на коварного изменника и гордой поступью вышла из сада. Больше ее не видали в Кишиневе: цыганка или покончила с собою, или — что вероятнее — вернулась в табор.

Конечно, на крики и шум сбежались садоваики и другие гуляющие; избитую и лежавшую без чувств И-за унесли в экипаж, а слух о происшествии с быстротою молнии облетел весь город. Гордая молдаванка не могла снести скандала и куда-то уехала, а Пушкин по обыкновению скоро утешился, тем более что благодаря многочисленным знакомствам скучать ему было некогда.

А. С. Пушкин в 1820-х годах, как известно, проживал в Одессе. Здесь поэт был принят в самых аристократических семействах, где за свое остроумие и находчивость слыл любимцем девиц и дам.

Между прочим, он считался «своим» в доме известного в то время англичанина негоцианта Тома, проживавшего на Елизаветинской улице в собственном доме.

Жилось в те благодатные времена в Одессе весело и вольготно. Торговля процветала. Жизнь кругом кипела и била ключом. Балы и маскарады и биржа и в частных домах устраивались почти ежедневно.

Однажды был объявлен на бирже грандиозный маскарад. За оригинальную и остроумную маску был обещан первый приз. Любители маскарадов и призов заволновались и стали усиленно «шевелить мозгами», чтобы блеснуть своим костюмом.

В семействе негоцианта Тома было тоже волнение. Сам хозяин — большой любитель веселья и маскарадов — тоже хотел блеснуть. Он поведал об этом наедине Пушкину и попросил у него совета. И Пушкин дал ему «идею». Англичанин обрадовался и хранил эту идею в строжайшей тайне...

Наступил вечер маскарада. Было много «фей», «турчанок» и прочих шаблонных костюмов. Но вот в зал вошла оригинальная маска.

Она изображала большой фолиант, тисненный золотом, а на корешке большими золотыми буквами было изображено: «Том 1-й». Все были поражены — и англичанин Том, последовавший совету Пушкина, действительно был первым на маскараде и получил, разумеется, первый приз.

В светских кружках Петербурга смотрели на Пушкина как на выскочку. Даже некогда близкие ему друзья находили нужным относиться к Пушкину с оттенком пренебрежения. Так, например, бывший товарищ поэта по обществу «Арзамас» граф С. С. Уваров выразился про Пушкина так:

— Что он важничает? Прадеда его, арапчонка Ганнибала, продали за бутылку рома!

Эту пошлость подхватил и пустил в обращение литературный противник Пушкина Булгарин, но Пушкин ответил своим оскорбителям стихотворением, названным им «Моя родословная», в котором он указал на родоначальников многих знатных фамилий, бывших очень простого происхождения.

Это стихотворение Пушкин заключил следующими строками:..

Решил Фиглярин, сидя дома,

Что черный дед мой Ганнибал

Б ыл куплен за бутылку рома

И в руки к шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,

Кем наша двигнулась земля,

Кто придал мощно бег державный

Рулю родного корабля.

Сей шкипер деду был доступен,

И сходно купленный арап

Возрос усерден, неподкупен,

Царю наперсник, а не раб.

И был отец он Ганнибала,

Пред кем средь чесменских пучин

Громада кораблей вспылала

И пал впервые Наварин.

Мало этого, вскоре он ответил самому Уварову одной из язвительнейших своих эпиграмм, но это не укротило светских врагов поэта, а, напротив того, восстановило их еще более против него. Благоволение государя к Пушкину возбуждало зависть. Современники не понимали всего величия гения. Для них был он жалкий «писака», ничем не отличавшийся от Булгарина, и только. Жизнь Пушкина становилась все неспокойнее и неспокойнее, жизнь в свете всегда ему была противна, но он должен был волей-неволей вести ее, дабы не лишить свою любимую жену дорогих ей развлечений. Эта жизнь отрывала поэта от работы; Пушкин страдал невыносимо, и никто, даже такое близкое существо, как жена, не понимали и не замечали этих страданий.

Одна француженка допрашивает Александра Сергеевича о том, кто были его предки.

Разговор происходит на французском языке.

— Кстати, господин Пушкин, вы и сестра ваша имеете в жилах кровь негра?

— Разумеется,— ответил поэт.

— Это ваш дед был негром?

— Нет, он уже им не был.

— Значит, это был ваш прадед?

— Да, мой прадед.

— Так это он был негром... да, да... но в таком случае, кто же был его отец?

— Обезьяна, сударыня,— отрезал, наконец, Александр Сергеевич.

Однажды государь сказал Пушкину:

— Мне хотелось бы, чтобы Нидерландский король подарил мне дом Петра Великого в Саардаме.

— Если он подарит его Вашему Величеству,— ответил Пушкин,— я попрошусь в дворники.

Государь рассмеялся и сказал:

— Я согласен, а пока поручаю тебе быть его историографом и разрешаю тебе заниматься в архивах.

На одном обеде в Кишиневе какой-то солидный господин, охотник до крепких напитков, вздумал уверять, что водка , лучше лекарство на свете и что ею можно вылечиться даже от горячки.

— Позвольте усомниться,— заметил Пушкин. Господин обиделся и назвал его молокососом.

— Ну, уж если я молокосос,— сказал Пушкин,— то вы, конечно, виносос.

Страстное поклонение Пушкина красоте и частые увлечения неоднократно бывали причиной дуэлей, которых у него было несколько, так как он был очень раздражителен и обидчив и больше всего боялся показаться трусом, а потому его друзьям очень редко удавалось мирно улаживать самые пустые «дела чести». И по общему свидетельству перед барьером Пушкин, несмотря на страстность своей натуры, был холоден как лед и иногда презрителен. Известен случай из кишиневской жизни Пушкина. Будучи вызван полковником Ставровым, он стрелялся через барьер. Противник дал промах. Пушкин подозвал его вплотную к барьеру, на законное место, уставил в него пистолет и спросил:

— Довольны ли вы теперь? Полковник отвечал смутившись:

— Доволен.

Пушкин опустил пистолет, снял шляпу и сказал, улыбаясь:

Полковник Ставров, Слава Богу, здоров!

Дело разгласилось секундантами, и два стишка эти вошли тогда в пословицу в Кишиневе, к великой досаде Ставрова.

СОВЕТ

Поверь: когда слепней и комаров

Вокруг тебя летает рой журнальный,

Не рассуждай, не трать учтивых слов,

Не возражай на писк и шум нахальный:

Ни логикой, ни вкусом, милый друг,

Никак нельзя смирить их род упрямый;

Сердиться грех — но замахнись и вдруг

Прихлопни их проворной эпиграммой.

В 1833 году приятель поэта П. В. Нащокин приехал в Петербург и остановился. в гостинице. Это было 29 июня, в день Петра и Павла.

Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, веселый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем, со двора, куда номер выходил окнами, раздался еще более громкий хохот и крик, мешавший веселости друзей. Это шумели полупьяные каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то мужик с рыжими волосами.

Пушкин подошел к окну, прилег грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и сказал приятелям: «Тот рыжий, должно быть, именинник» и крикнул, обращаясь к нему:

— Петр!

— Что, барин?

— С ангелом.

— Спасибо, господин.

— Павел! — крикнул он опять и, обернувшись в комнату, прибавил: — В такой куче и Павел найдется!

— Павел ушел.

— Куда? Зачем?

— В кабак... все вышло. Да постой, барин, скажи: почем ты меня знаешь?

— Я и старушку-матушку твою знаю.

— Ой?

— А батька-то помер?

— Давно, царство ему небесное!.. Братцы, выпьем за покойного родителя!

В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидав его раньше, закричал:

— Павел, с ангелом! Да неси скорее!

Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объясняя ему, пьют, а рыжий не отстает от словоохотливого барина:

— Так, стало, и деревню нашу знаешь?

— Еще бы не знать! Ведь она близ реки?

— Так, у самой речки.

— Ваша изба, почитай, крайняя?

— Третья от края... А чудной ты барин! Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?

— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг гроза, дождь, мы и зашли в избу к твоей старухе.

— Так... теперь смекаю.

— А вот мать жаловалась на тебя: мало денег посылаешь!

— Грешен, грешен!., да вот все на проклятое-то выходит,— сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом и прокричал: — Здравствуй, добрый барин!

Однажды, будучи в гостях у m-me K-, Пушкин очень был весел и много шутил. Во время этих шуток ему попался под руку альбом — совершенный слепок с того, «уездной барышни альбома», который он описал в «Онегине», и он стал в нем переводить французские стихи на русский язык и русские на французский.

В альбоме, между прочим, было написано:

Oh, si dans I'immortelle vie И existait un etre parfait, Oh, mon aimable et douce amie, Comme toi s,ans doute il est fait...

Пушкин перевел:

Если в жизни поднебесной

Существует дух прелестный,

То тебе подобен он,

Я скажу тебе резон:

Невозможно!

Под какими-то весьма плохими стихами было подписано: Ecrit dans mon exit (Написано в моем изгнании). Пушкин приписал:

Amour, exit9 Какая гиль!

Дмитрий Николаевич Барков написал одни всем известные стихи не совсем правильно, и Пушкин, вместо перевода, написал следующее:

Не смею вам стихи Баркова

Благопристойно перевесть,

И даже имени такого

Не смею громко произнесть!

ЖАЛОБА

Ваш дед портной, ваш дядя повар,

А вы, вы модный господин.

— Таков об вас народный говор,

И дива нет — не вы один.

Потомку предков благородных,

Увы, никто в моей родне

Не шьет мне даром фраков модных

И не варит обеда мне.

НА Ф. В. БУЛГАРИНА

Все говорят: он Вальтер Скотт,

Но я, поэт, не лицемерю:

Согласен я — он просто скот,

Но что он Вальтер Скотт — не верю.

В своих воспоминаниях о Пушкине Н. Б. Потокский рассказывает о том, какую штуку Александр Сергеевич выкинул однажды при посещении одного аула на Кавказе:

«Пушкину пришла мысль отправиться в один близлежащий аул и осмотреть его. Нас было человек 20, и мы все согласились отправиться вместе с ним, пригласив с собою какого-то оборванного туземца вместо переводчика, так как он оказался знающим по-русски. Александр Сергеевич набросил на плечи плащ и на голову надел красную турецкую феску, захватив по дороге толстую суковатую палку, и так выступая впереди публики, открыл шествие. У самого аула толпа мальчишек встретила нас и робко начала отступать, но тут появилось множество горцев — взрослых мужчин и женщин с малютками на руках. Началось осматривание внутренности саклей, которые охотно отворялись, но, конечно, ничего не было в них привлекательного; разумеется, при этом дарились мелкие серебряные деньги, принимаемые с видимым удовольствием; наконец, мы обошли весь аул и, собравшись вместе, решили вернуться на пост к чаю. Густая толпа все-таки нас не оставляла. Осетины, обитатели аула, расспрашивали нашего переводчика о красном человеке; тот отвечал им, что это «большой господин». Александр Сергеевич, желая знать, о чем переводчик с горцами беседует, вышел вперед и приказал переводчику сказать им, что «красный— не человек, а шайтан (черт), что его поймали еще маленьким в горах русские; между ними он привык, вырос и теперь живет подобно им». И когда тот передал им все это, толпа начала понемногу отступать, видимо, испуганная; в это время Александр Сергеевич поднял руки вверх, состроил сатирическую гримасу и бросился в толпу. Поднялся страшный шум, визги, писк детей — горцы бросились врассыпную, но, отбежав, начали бросать в нас камнями, а потом и приближаться все ближе, так что камни засвистели над нашими головами. Эта шутка Александра Сергеевича могла кончиться для нас очень печально, если бы постовой начальник не поспешил к нам с казаками; к счастью, он увидел густую толпу горцев, окружившую нас с шумом и гамом, и подумал о чем-то недобром. Известно, насколько суеверный, дикий горец верит в существование злых духов в Кавказских горах. Итак, мы ретировались благополучно».

ЗАВЕЩАНИЕ КЮХЕЛЬБЕКЕРА

Друзья, простите!

Завещаю Вам все, чем рад и чем богат;

Обиды, песни — все прощаю,

А мне пускай долги простят.

МОЯ ЭПИТАФИЯ

Здесь Пушкин погребен; он с музой молодою,

С любовью, леностью провел веселый век;

Не делал доброго, однако ж был душою,

Ей-Богу, добрый человек.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Мунито — ученая собака, которую в то время показывали в Петербурге.

2. П. М. Полторацкий — родственник П. А. Осиповой.

3. В. А. Жуковский был поэтом-романтиком и в своих произведениях часто касался загробной жизни.

4. Длинный Фирс — князь С. Г, Голицын.

5. Россети — О. О. Россет, впоследствии Смирнова.

6. Escamoteur (франц.) — жулик, фокусник, похититель.

7. «Скажи, за что партер освистал моего „Похитителя"? Увы! За то, что бедный автор похитил его у Мольера»,

8. Ф. В. Булгарин.

9. Amour (франц.) —любовь, Exit (франц.) — изгнание.