В книге "Тысяча и одна ночь" есть "Сказка о рыбаке". Вытянул рыбак из моря свои сети, а в них - медный сосуд, а в сосуде -могучий чародей, джинн. Он был заточен в нем без малого две тысячи лет. Этот джинн поклялся осчастливить того, кто выпустит его на волю: обогатить, открыть все сокровища земли, сделать могущественнейшим из султанов и сверх всего выролнить еще три его желания.

    Или, например, "Волшебная лампа Аладина". Казалось бы, ничем не примечательная старая лампа, можно сказать - просто утиль. Но стоило только потереть ее - и вдруг неведомо откуда возникал джинн и выполнял любые, самые невероятные желания ее владельца. Вам угодны редчайшие яства и пития? Пожалуйста. Сундуки, по самые края наполненные золотом и драгоценными камнями? Готово. Роскошный дворец? Сию же минуту. Превратить вашего недруга в зверя или гада? С превеликим удовольствием.

    Предоставить такому чародею по собственному вкусу одарить своего повелителя - и снова посыпались бы все те же драгоценные сундуки, все те же султанские дворцы в личное пользование.

    По понятию джиннов из старинных волшебных сказок и тех, чьи желания они в этих сказках выполняли, это и было самое полное человеческое счастье, о котором только и можно было мечтать.

    Сотни и сотни лет прошло с тех пор, как впервые были рассказаны эти сказки, но представления о счастье долго еще связывались, а в капиталистических странах у многих людей и по сей день еще связываются с сундуками, битком набитыми золотом и бриллиантами, с властью над другими людьми.

    Ах, как мечтают те люди хоть о самом завалящем джинне из старинной сказки, который явился бы к ним со своими дворцами, сокровищами! Конечно, думают они, любой джинн, проведший две тысячи лет в заточении, поневоле отстал бы от жизни. И возможно, что дворец, который он преподнесет в подарок, будет не совсем благоустроен с точки зрения современных достижений техники. Ведь архитектура со времен калифа Гарун аль Рашида так шагнула вперед! Появились ванные комнаты, лифты, большие, светлые окна, паровое отопление, электрическое освещение… Да ладно уж, стоит ли придираться! Пусть дарит такие дворцы, какие ему заблагорассудится. Были бы только сундуки с золотом и бриллиантами, а остальное приложится: и почет, и власть, и яства, и блаженная, праздная жизнь богатого "цивилизованного" бездельника, презирающего всех тех, кто живет плодами своих трудов. От такого джинна можно и любое огорчение стерпеть. И не беда, если он не знает многих правил современного общежития и светских манер и если он иногда и поставит тебя в скандальное положение. Чародею, швыряющемуся сундуками с драгоценностями, эти люди все простят.

    Ну, а что, если бы такой джинн да вдруг попал в нашу страну, где совсем другие представления о счастье и справедливости, где власть богачей давно и навсегда уничтожена и где только честный труд приносит человеку счастье, почет и славу?

    Я старался вообразить, что получилось бы, если бы джинна спас из заточения в сосуде самый обыкновенный советский мальчик, такой, каких миллионы в нашей счастливой социалистической стране.

    И вдруг я, представьте себе, узнаю, что Волька Костыльков, тот самый, который жил раньше у нас в Трехпрудном переулке, ну, .тот самый Волька Костыльков, который в прошлом году в лагере лучше всех нырял… Впрочем, давайте я вам лучше все расскажу по порядку.

    В семь часов тридцать две минуты утра веселый солнечный зайчик проскользнул сквозь дырку в шторе и устроился на носу ученика шестого класса Вольки Костылькова. Волька чихнул и проснулся.

    Как раз в это время из соседней комнаты донесся голос матери:

    - Нечего спешить, Алеша. Пусть ребенок еще немножко поспит - сегодня у него экзамены.

    Волька досадливо поморщился.

    Когда это мама перестанет наконец называть его ребенком!

    - Ну что за чепуха! - ответил за перегородкой отец. -Парню скоро тринадцать лет. Пускай встает и помогает складывать вещи… У него уже скоро борода расти начнет, а ты все: ребенок, ребенок…

    Складывать вещи! Как он мог это забыть!

    Волька сбросил с себя одеяло и стал торопливо натягивать штаны. Как он мог забыть! Такой день!

    Семья Костыльковых переезжала сегодня на новую квартиру в новеньком шестиэтажном доме. Еще накануне вечером почти все вещи были запакованы. Мама с бабушкой уложили посуду в ванночку, в которой когдато, давным-давно, купали младенца Вольку. Отец, засучив рукава и по-сапожницки набрав полный рот гвоздей, заколачивал ящики с книгами,

    Потом все спорили, где складывать вещи, чтобы удобнее было их выносить утром. Потом пили чай попоходному, за столом без скатерти. Потом решили, что утро вечера мудренее, и легли спать.

    Одним словом, уму непостижимо, как это он мог забыть, что они сегодня утром переезжают на новую квартиру.

    Не успели напиться чаю, как с грохотом ввалились грузчики. Первым делом они широко распахнули обе половинки двери и зычными голосами спросили:

    - Можно начинать?

    - Пожалуйста, - ответили одновременно мать и бабушка и страшно засуетились.

    Волька торжественно вынес на улицу к крытому трехтонному грузовику диванные валики и спинку.

    - Переезжаете? - спросил у него соседский мальчишка.

    - Переезжаем, - небрежно ответил Волька с таким видом, словно он переезжал с квартиры на квартиру каждую неделю и в этом не было для него ничего удивительного.

    Подошел дворник Степаныч, глубокомысленно свернул цигарку и неожиданно завел с Волькой солидный разговор, как равный с равным. У мальчика от гордости и счастья слегка закружилась голова. Он набрался духу и пригласил Степаныча в гости на новую квартиру. Дворник сказал: "С нашим удовольствием". Словом, налаживалась серьезная и положительная беседа двух мужчин, когда вдруг из квартиры раздался голос матери:

    - Волька! Волька!.. Ну куда девался этот несносный ребенок?

    Волька помчался в опустевшую, непривычно просторную квартиру, в которой сиротливо валялись обрывки старых газет и грязные пузырьки из-под лекарств.

    - Наконец-то! - сказала мать. - Бери свой знаменитый аквариум и срочно влезай в машину. Будешь там сидеть на диване и держать аквариум в руках. Больше девать его некуда. Только смотри не расплескай воду на диван…

    Непонятно, почему родители так нервничают, когда переезжают на новую квартиру.

    В конце концов Волька устроился неплохо.

    Внутри машины царил таинственный и прохладный полумрак. Если зажмурить глаза, можно было вообразить, будто едешь не по Трехпрудному переулку, в котором прожил всю свою жизнь, а где-то в далеких сибирских просторах, где тебе предстоит в суровых боях с природой возводить новый гигант советской индустрни. И, конечно, в первых рядах отличников этой стройки будет Волька Костыльков. Он первый соскочит с машины, когда караван грузовиков прибудет к месту назначения. Он первый раскинет свою палатку и предоставит ее заболевшим в пути, а сам, перекидываясь шуточками с товарищами по стройке, останется греться у костра, который он же быстро и умело разведет. А когда в трескучие морозы или свирепые бураны кое-кто вздумает сдавать темпы, ему будут говорить: "Стыдитесь, товарищ! Берите пример с показательной бригады Владимира Костылькова…"

    За диваном возвышался ставший вдруг удивительно интересным и необычайным перевернутый вверх ногами обеденный стол. На столе дребезжало ведро, наполненное разными склянками. У боковой стенки кузова тускло поблескивала никелированная кровать. Старая бочка, в которой бабушка квасила на зиму капусту, неожиданно приобрела столь таинственный и торжественный вид, что Волька нисколечко не удивился бы, если бы узнал, что именно в ней проживал когда-то философ Диоген, тот самый, который из древней греческой истории.

    Сквозь дырки в брезентовых стенках пробивались тоненькие столбики солнечных лучей. Волька прильнул к одной из них. Перед ним, словно на киноэкране, стремительно пробегали веселые и шумные улицы, тихие и тенистые переулки, просторные площади, по которым во всех четырех направлениях двигались в два ряда пешеходы. За пешеходами, поблескивая просторными зеркальными витринами, возвышались неторопливо убегавшие назад магазины, наполненные товарами, продавцами и озабоченными покупателями; школы и дворы при школах, уже пестревшие белыми блузами и красными галстуками наиболее нетерпеливых школьников, которым не сиделось дома в день экзаменов; театры, клубы, заводы, красные громады строящихся зданий, огражденные от прохожих высокими дощатыми заборами и узенькими, в три доски, деревянными тротуарами. Вот мимо Волькиного грузовика медленно проплыло приземистое, с круглым, кирпичного цвета куполом заветное здание цирка. На его стенах не было теперь обольстительных реклам с ярко-желтыми львами и красавицами, изящно стоящими на одной ножке на спинах неописуемо роскошных лошадей. По случаю летнего времени цирк перешел в Парк культуры и отдыха, в огромный брезентовый шатер цирка Шапито. Недалеко от опустевшего цирка грузовик обогнал голубой автобус с экскурсантами. Десятка три карапузов, держась по двое за руки, шли по тротуару и солидно пели звонким, но нестройным хором: "Не нужен нам берег турецкий!.." Наверно, это детский сад шел гулять на бульвар… И снова убегали от Вольки школы, булочные, магазины, клубы, заводы, кинотеатры,, новостройки…

    Но вот наконец грузовик, устало фырча и отдуваясь, остановился у нарядного подъезда нового Волькиного дома. Грузчики ловко и быстро перетащили вещи в квартиру и уехали.

    Отец, кое-как распаковав ящики с самыми необходимыми вещами, сказал:

    - Остальное доделаем после работы.

    И ушел на завод.

    Мама с бабушкой принялись распаковывать кухонную и столовую посуду, а Волька решил сбегать тем временем на реку. Правда, отец предупредил, чтобы Волька не смел без него ходить купаться, потому что тут страшно глубоко, но Волька быстро нашел для себя оправдание:

    "Мне необходимо выкупаться, чтобы была свежая голова. Как это я могу явиться на экзамены с несвежей головой!"

    Просто удивительно, как Волька умел всегда придумывать оправдание, когда собирался делать то, что ему запрещали!

    Это большое удобство, когда река недалеко от дома. Волька сказал маме, что пойдет на берег готовиться по географии. И он действительно собирался минут десять полистать учебник. Но, прибежав на реку, он, не медля ни минуты, разделся и бросился в воду. Шел одиннадцатый час, и на берегу не было ни одного человека. Это было хорошо и плохо. Хорошо - потому, что никто не мог ему помешать всласть выкупаться. Плохо - потому, что некому было восторгаться, как красиво и легко Волька плавает и в особенности как он замечательно ныряет.

    Волька наплавался и нанырялся до того, что буквально посинел. Тогда он понял, что хватит, совсем было вылез из воды, но передумал и решил напоследок еще разок нырнуть в ласковую прозрачную воду, до дна пронизанную ярким полуденным солнцем.

    И вот в тот самый миг, когда Волька уже собирался подняться на поверхность, его рука вдруг нащупала на дне реки какой-то продолговатый предмет. Волька схватил его и вынырнул у самого берега. В его руках был скользкий, замшелый глиняный сосуд необычной формы. Больше всего он походил, пожалуй, на древнюю амфору. Его горлышко было наглухо замазано зеленым смолистым веществом, на котором было выдавлено нечто, отдаленно напоминавшее печать.

    Волька прикинул сосуд на вес. Сосуд был тяжелый, и Волька обмер.

    Клад! Клад со старинными вещами, имеющими огромное научное значение!.. Вот это здорово!

    Быстренько одевшись, он помчался домой, чтобы в укромном уголке распечатать сосуд.

    Пока он добежал до дому, в его голове уже успела сложиться заметка, которая завтра обязательно появится во всех газетах. Он даже придумал для нее название: "Пионер помог науке".

    "Вчера в Н-е отделение милиции явился пионер Костыльков Владимир и вручил дежурному клад из редких старинных золотых вещей, найденный им на дне реки, на очень глубоком месте. Клад передан милицией в Исторический музей. По сведениям из достоверных источников, Костыльков Владимир - прекрасный ныряльщик".

    Проскользнув мимо кухни, где мама готовила обед, Полька юркнул в комнату с такой быстротой, что чуть не сломал себе ногу: он споткнулся о люстру, которую еще не успели повесить. Это была знаменитая бабушкина люстра. Когда-то, еще до революции, ее собственноручно переделал покойный дедушка из висячей керосиновой лампы. Это была память о дедушке, и бабушка ни за что в жизни с ней бы не рассталась. А так как вешать ее в столовой было не так уж красиво, то предполагалось повесить ее как раз в той комнате, куда сейчас и забрался Волька. На сей предмет был уже вколочен в потолок большущий железный крюк.

    Потирая ушибленную коленку, Волька запер за собой дверь, вытащил из кармана перочинный ножик и, дрожа от волнения, соскреб печать с горлышка сосуда.

    В то же мгновение вся комната наполнилась едким черным дымом и что-то вроде бесшумного взрыва большой силы подбросило Вольку к потолку, где он и повис, зацепившись штанами за тот самый крюк, на который предполагалось повесить бабушкину люстру.

    Пока Волька, раскачиваясь на крюке, пытался разобраться в том, что произошло, дым понемножку рассеялся, и Волька вдруг обнаружил, что в комнате, кроме него, находится еще одно живое существо. Это был тощий и смуглый старик с бородой по пояс, в роскошной чалме, тонком белом шерстяном кафтане, обильно расшитом золотом и серебром, белоснежных шелковых шароварах и нежно-розовых сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками.

    - Апчхи! - оглушительно чихнул неизвестный старик и пал ниц. - Приветствую тебя, о прекрасный и мудрый отрок!

    - Вы… вы… вы из домоуправления? - выпалил Волька, озадаченно вытаращив на него глаза.

    - О нет, мой юный повелитель, - отвечал старик, оставаясь в том же положении и немилосердно чихая. - Я не из домоуправления. Я вот из этого сосуда. - Тут он указал на загадочный сосуд, из которого еще вился тоненький дымок. -Знай же, о благословеннейший из прекрасных, что я могучий и прославленный во всех странах света джинн Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, или, по-вашему, Гассан Абдуррахман Хоттабович. И случилась со мной - апчхи! - удивительная история, которая, будь она написана иглами в уголках глаз, послужила бы назиданием для поучающихся. Я, несчастный джинн, ослушался Сулеймана ибн Дауда - мир с ними обоими! - я и брат мой Омар Юсуф Хоттабович. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот доставил нас насильно. И Сулейман ибн Дауд-мир с ними обоими! - приказал принести два сосуда: один медный, а -другой глиняный, и заточил меня в глиняном сосуде, а брата моего, Омара Хоттабовича, - в медном. Он запечатал оба сосуда, оттиснув на них величайшее из имен аллаха, а потом отдал приказ джиннам, и они понесли нас и бросили брата моего в море, а меня в реку, из которой ты, о благословенный спаситель мой, -апчхи, апчхи! - извлек меня. Да продлятся дни твои, о… Прости меня, я был бы несказанно счастлив узнать твое имя, прелестнейший отрок.

    - Меня зовут Волька, - ответил наш герой, продолжая медленно раскачиваться под потолком.

    - А имя счастливого отца твоего, да будет он благословлен во веки веков? Как твоя почтенная матушка зовет твоего благородного батюшку - мир с ними обоими?

    - Она зовет его Алеша, то есть Алексей…

    - Так знай же, о превосходнейший из отроков, звезда сердца моего, Волька ибн Алеша, что я буду впредь выполнять все, что ты мне прикажешь, ибо ты спас меня из страшного заточения. Апчхи!..

    - Почему вы так чихаете? - осведомился Волька, словно все остальное было ему совершенно ясно.

    - Несколько тысячелетий, проведенных в сырости, без благодатного солнечного света, в холодном сосуде, покоящемся в глубинах вод, наградили меня, недостойного твоего слугу, утомительным насморком. Апчхи!.. Апчхи!.. Но все это сущая чепуха и недостойно твоего драгоценнейшего внимания. Повелевай мной, о юный господин! - с жаром заключил Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, задрав вверх голову, но продолжая оставаться на коленях.

    - Прежде всего поднимитесь, пожалуйста, с колен, - сказал Волька.

    - Твое слово для меня закон, - послушно ответствовал старик и встал на ноги. - Я жду твоих дальнейших повелений.

    - А теперь, - неуверенно промолвил Волька, - если это вас не затруднит… будьте добры… конечно, если вас это не очень затруднит… Одним словом, мне бы очень хотелось очутиться на полу.

    В тот же миг он оказался внизу, рядом со стариком Хоттабычем, как мы будем в дальнейшем для краткости величать нашего нового знакомого. Первом делом Волька схватился за штаны. Штаны были совершенно целы.

    Начинались чудеса.

    - Повелевай мною! - продолжал Хоттабыч, глядя на Вольку преданными глазами. - Нет ли у тебя какого-нибудь горя, о Волька ибн Алеша? Скажи, и я помогу тебе. Не гложет ли тебя тоска?

    - Гложет, - застенчиво отвечал иолька. - у меня сегодня экзамен по географии.

    - Экзамен по географии? - вскричал старик и торжественно поднял свои иссохшие волосатые руки. - Экзамен по географии? Знай же, о изумительнейший из изумительных, что тебе неслыханно повезло, ибо я больше кого-либо из джиннов богат знаниями по географии, - я, твой верный слуга Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Мы пойдем с тобой в школу, да будут благословенны ее фундамент и крыша! Я буду тебе незримо подсказывать ответы на все вопросы, которые будут тебе заданы, и ты прославишься среди учеников своей школы и среди учеников всех школ твоего великолепного города.

    - Спасибо, Гассан Хоттабыч, - тяжко-тяжко вздохнул Волька. - Спасибо, только никаких подсказок мне не надо. Мы - пионеры - принципиально против подсказок. Мы против них организованно боремся.

    Ну откуда было старому джинну, проведшему столько лет в заточении, знать ученое слово "принципиально"? Но вздох, которым его юный спаситель сопроводил свои слова, полные печального благородства, утвердили Хоттабыча в убеждении, что помощь его нужна Вольке ибн Алеше больше, чем когда бы то ни было.

    - Ты меня очень огорчаешь своим отказом, - сказал Хоттабыч. - И ведь, главное, учти: никто моей подсказки не заметит.

    - Ну да! - горько усмехнулся Волька. - У Сергея Семеновича такой тонкий слух, спасу нет!

    - Теперь ты меня не только огорчаешь, но и обижаешь, о Волька ибн Алеша. Если Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб говорит, что никто не заметит, значит так оно и будет.

    - Никто-никто? - переспросил для верности Волька.

    - Никто-никто. То, что я буду иметь счастье тебе подсказать, пойдет из моих почтительных уст прямо в твои высокочтимые уши.

    - Просто не знаю, что мне с вами делать, Гассан Хоттабыч, - притворно вздохнул Волька. - Ужасно не хочется огорчать вас отказом… Ладно, так и быть!.. География - это тебе не математика и не русский язык. По математике или русскому я бы ни за что не согласился на самую малюсенькую подсказку. Но поскольку география все-таки не самый главный предмет… Ну, тогда пошли побыстрее!.. Только… - Тут он окинул критическим взором необычное одеяние старика. - М-м-м-да-а-а… Как бы это вам переодеться, Гассан Хоттабыч?

    - Разве мои одежды не услаждают твой взор, о достойнейший из Волек?- огорчился Хоттабыч.

    - Услаждают, безусловно услаждают, - дипломатично ответил Волька, - но вы одеты… как бы это сказать… У нас несколько другая мода… Ваш костюм слишком уж будет бросаться в глаза…

    Через минуту из дома, в котором с сегодняшнего дня проживала семья Костыльковых, вышел Волька, держа под руку Хоттабыча. Старик был великолепен и новой парусиновой пиджачной паре, украинской вышитой сорочке и твердой соломенной шляпе канотье. Единственное, что он не согласился сменить, была обувь. Сославшись на мозоли трехтысячелетней давности, он остался в своих розовых туфлях с загнутыми носками, которые в свое время свели бы, вероятно, с ума самого большого модника при дворе калифа Гаруна аль Рашида.

    И вот Волька с преобразившимся Хоттабычем почти бегом приблизились к подъезду 245-й мужской средней школы. Старик кокетливо посмотрелся в стеклянную дверь, как в зеркало, и остался собой доволен.

    Пожилой швейцар, солидно читавший газету, с удовольствием отложил ее, завидев Вольку и его спутника. Ему было жарко и хотелось поговорить.

    Перескакивая сразу через несколько ступенек, Волька помчался вверх по лестнице. В коридорах было тихо и пустынно - верный и печальный признак, что экзамены уже начались и что Волька, следовательно, опоздал!

    - А вы, гражданин, куда? - благожелательно спросил швейцар Хоттабыча, последовавшего было за своим юным другом.

    - Ему к директору нужно! - крикнул сверху Волька за Хоттабыча.

    - Извините, гражданин, директор занят. Он сейчас ва экзаменах. Зайдите, пожалуйста, ближе к вечеру.

    Хоттабыч сердито насупил брови:

    - Если мне будет позволено, о почтенный старец, я предпочел бы подождать его здесь. - Затем он крикнул Вольке: - Спеши к себе в класс, о Волька ибн Алеша, я верю, ты потрясешь своими знаниями учителей своих и товарищей своих!

    - Вы ему, гражданин, дедушкой приходитесь или как? -попытался швейцар завязать разговор.

    Но Хоттабыч, пожевав губами, промолчал. Он считал ниже своего достоинства беседу с привратником.

    - Разрешите предложить вам кипяченой воды, - продолжал между тем швейцар. - Жара сегодня - не приведи господь.

    Налив из графина полный стакан, он повернулся, чтобы подать его неразговорчивому незнакомцу, и с ужасом убедился, что тот пропал неизвестно куда, словно сквозь паркет провалился. Потрясенный этим невероятным обстоятельством, швейцар залпом опрокинул в себя воду, предназначенную для Хоттабыча, налил и осушил второй стакан, третий и остановился только тогда, когда в графине не осталось ни единой капли. Тогда он откинулся на спинку стула и стал в изнеможении обмахиваться газетой.

    А в это время на втором этаже, как раз над швейцаром, в шестом классе "Б", происходила не менее волнующая сцена. Перед классной доской, увешанной географическими картами, за столом, по-парадному покрытым сукном, разместились учителя во главе с директором школы Павлом Васильевичем. Перед ними сидели на партах чинные, торжественно подтянутые ученики. В классе стояла такая тишина, что слышно было, как где-то под самым потолком монотонно гудит одинокая муха. Если бы ученики шестого класса "Б" всегда вели себя так тихо, это был бы безусловно самый дисциплинированный класс во всей Москве.

    Нужно, однако, подчеркнуть, что тишина в классе была вызвана не только экзаменационной обстановкой, но и тем, что выкликнули к доске Костылькова, а его в классе не оказалось.

    - Костыльков Владимир! - повторил директор и окинул недоумевающим взглядом притихший класс.

    Стало еще тише.

    И вдруг из коридора донесся гулкий топот чьих-то бегущих ног, и в тот самый момент, когда директор в третий и последний раз провозгласил "Костыльков Владимир!", с шумом распахнулась дверь и запыхавшийся Волька пискнул:

    - Я!

    - Пожалуй к доске, - сухо промолвил директор. - о твоем опоздании мы поговорим позже.

    - Я… я… я болен, - пробормотал Волька первое, что ему пришло в голову, и неуверенным шагом приблизился к столу.

    Пока он размышлял, какой бы из разложенных на столе билетов ему выбрать, в коридоре прямо из стены появился старик Хоттабыч и с озабоченным видом прошел сквозь другую стену в соседний класс.

    Наконец Волька решился: взял первый попавшийся билет, медленно-медленно, пытая свою судьбу, раскрыл его и с удовольствием убедился, что ему предстоит отвечать про Индию. Как раз про Индию он знал много. Он и давно интересовался этой страной.

    - Ну что ж, - сказал директор, - докладывай.

    Начало билета Волька даже помнил слово в слово по учебнику. Он раскрыл рот и хотел сказать, что полуостров Индостан напоминает по своим очертаниям треугольник, что омывается этот огромный треугольник Индийским океаном и его частями: Аравийским морем - на западе и Бенгальским заливом - на востоке, что на этом полуострове расположены две большие страны - Индия и Пакистан, что населяет их добрый, миролюбивый народ со старинной и богатой культурой, что американские и английские империалисты все время нарочно стараются поссорить обе эти страны, и так далее и тому подобное. Но в это время в соседнем классе Хоттабыч прильнул к стенке и трудолюбиво забормотал, приставив ко рту ладонь трубкой:

    - Индия, о высокочтимый мой учитель…

    И вдруг Волька, вопреки собственному желанию, стал пороть совершенно несусветную чушь:

    - Индия, о высокочтимый мой учитель, находится почти на самом краю земного диска и отделена от этого края безлюдными и неизведанными пустынями, ибо на восток от нее не живут ни звери, ни птицы. Индия - очень богатая страна, и богата она золотом, которое там не копают из земли, как в других странах, а неустанно, день и ночь, добывают особые, золотоносные муравьи, каждый из которых величиной почти с собаку. Они роют себе жилища под землею и трижды в сутки выносят оттуда на поверхность золотой песок и самородки и складывают в большие кучи. Но горе тем индийцам, которые без должной сноровки попытаются похитить это золото! Муравьи пускаются за ними в погоню, и, настигнув, убивают на месте. С севера и запада Индия граначит со страной, где проживают плешивые люди. И мужчины и женщины, и взрослые и дети - все плешивые в этой стране, и питаются эти удивительные люди сырой рыбой и древесными шишками. А еще ближе к ним лежит страна, в которой нельзя ни смотреть вперед, ни пройти, вследствие того, что. там в неисчислимом множестве рассыпаны перья. Перьями заполнены там воздух и земля: они-то и мешают видеть…

    - Постой, постой, Костыльков! - улыбнулся учитель географии. - Никто тебя не просит рассказывать о взглядах древних на географию Азии. Ты расскажи современные, научные данные об Индии.

    Ах, как Волька был бы счастлив изложить свои познания по этому вопросу! Но что он мог поделать, ее уже больше не был властен над своей речью и своими поступками! Согласившись на подсказку Хоттабыча, он стал безвольной игрушкой в его доброжелательных, но невежественных руках. Он хотел подтвердить, что, конечно, то, что он только что сказал, ничего общего не имеет с данными современной науки, но Хоттабыч за стеной недоуменно пожал плечами, отрицательно мотнув головой, и Волька здесь, перед экзаменационным столом, вынужден был также пожать плечами и отрицательно мотнуть головой:

    - То, что я имел честь сказать тебе, о высокочтимый, основано на самых достоверных источниках, и на более научных сведений об Индии, чем те, которые только что, с твоего разрешения, сообщил тебе.

    - С каких это пор ты, Костыльков, стал говорить старшим "ты"? - удивился учитель географии. - И прекрати, пожалуйста, отвечать не по существу. Ты на экзамене, а не на костюмированным вечере. Если ты не знаешь этого билета, то честнее будет так и сказать. Кстати, что ты там такое наговорил про земной диск. Разве тебе не известно, что Земля-шар!

    Известно ли Вольке Костылькову, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии, что Земля -шар! Да ведь это знает любой первоклассник!

    Но Хоттабыч за стеной рассмеялся, и Волька только усмехнулся:

    - Ты изволишь шутить над твоим преданнейшим учеником! Если бы Земля была шаром, воды стекли бы с нее вниз и люди умерли бы от жажды, а растения засохли. Земля, о достойнейший и благороднейший из преподавателей и наставников, имела и имеет форму плоского диска и омывается со всех сторон величественной рекой, называемой "Океан". Земля покоится на шести слонах, а те стоят на огромной черепахе. Вот как устроен мир, о учитель!

    Экзаменаторы смотрели на Вольку со все возрастающим удивлением. Тот от ужаса и сознания своей полнейшей беспомощности покрылся холодным потом.

    Ребята в классе все еще не могли разобраться, что такое произошло с их товарищем, но кое-кто начинал посмеиваться. Уж очень это забавно получилось про страну плешивых, про страну, наполненную перьями, про золотоносных муравьев величиной с собаку, про плоскую Землю, покоящуюся на шести слонах и одной черепахе. Что касается Жени Богорада, закадычного Волькиного приятеля и звеньевого его звена, то он не на шутку встревожился. Кто-кто, он-то отлично знал, что Волька -староста астрономического кружка и уж во всяком случае знает, что Земля - шар. Неужели Волька ни с того, ни с сего вдруг решил хулиганить, и где - на экзаменах? Очевидно, Волько заболел. Но чем? Что это за странная, небывалая болезнь? И потом, очень обидно за звено. Все экзамены шло первым по своим показателям, и вдруг все летит кувырком из-за нелепых ответов Костылькова, такого дисциплинированного и сознательного пионера!

    - Ты все это серьезно, Костыльков? - спросил учитель, начиная сердиться.

    - Серьезно, о учитель - отвечал Волька.

    - И тебе нечего добавить? Неужели ты полагаешь, что отвечаешь по существу твоего билета?

    - Нет, не имею, - отрицательно покачал головой там, за стенкой, Хоттабыч.

    Н Волька, изнывая от чувства своей беспомощности перед силой, толкающей его к провалу, также сделал отрицательный жест.

    - Нет, не имею. Разве только, что горизонты в богатой Индии обрамлены золотом и жемчугами.

    - Невероятно, - развел руками экзаменатор.

    Не может быть, чтобы Костыльков хотел подшутить над своими учителями.

    Он нагнулся и шепнул на ухо директору:

    - По-моему, мальчик не совсем здоров.

    - Очень может быть, - согласился директор.

    Экзаменаторы, искоса бросая быстрые взгляды па Вольку, стали тихо совещаться. Потом Сергей Семенович, учитель географии, прошептал:

    - Попробуем задать ему вопрос исключительно для того, чтобы он успокоился. Разрешите задать из прошлогоднего курса?

    Все согласились, и Сергей Семенович обратился к Вольке:

    - Ну, Костыльков, успокойся, вытри слезы, не нервничай. Можещь ты нам рассказать для начала о том, что такое горизонт? Это из курса пятого класса.

    - О горизонте? - обрадовался Волька. - Это, Сергей Семенович, очень просто: Горизонтом называется воображаемая линия…

    Но снова за стеной закопошился Хоттабыч, и Волька снова пал жертвой подсказки.

    - Горизонтом, о высокочтимый учитель, - поправился он, -горизонтом я назову ту грань, где хрустальный купол соприкасается с краем Земля.

    - Час от часу не легче! Как прикажешь понимать твои слова насчет хрустального купола небес: в буквальном или переносном смысле слова?

    - В буквальном, о учитель, - подсказал из соседнего класса Хоттабыч.

    И Вольке пришлось вслед за ним повторить:

    - В буквальном, о учитель.

    - В переносное! - прошипел ему кто-то с задней скамейки.

    Но Волька снова промолвил:

    - Конечно, в буквальном.

    - Значит, как же? - все еще не верил своим ушам учитель геограафии.- Значит, небо, по-твоему, твердый купол?

    - Твердый.

    - И, значит, есть такое место, где Земля кончается?

    - Есть такое место, о высокочтимый мой учитель.

    За стеной Хоттабыч одобрительно кивал головой и удовлетворенно потирал свои сухие ладошки.

    В классе наступила напряженная тишина. Самые смешливые ребята перестали улыбаться: с Волькой определенно творилось неладное.

    Директор встал из-за стола, озабоченно пощупал Волькин лоб. Температуры не было.

    Но Хоттабыч за стеной растрогался, отвесил низкий поклон, коснулся, по восточному обычаю, лба и груди и зашептал. И Волька, понуждаемый той же недоброй силой, в точности повторил эти движения:

    - Благодарю тебя, о великодушнейший Павел ибн Василий! Благодарю тебя за беспокойство, но оно ни к чему. Оно излишне, ибо я, хвала аллаху, совершенно здоров.

    Это получилось на редкость нелепо и смешно. Но так велика была уже тревога ребят за Вольку, что ни у кого из них и тени улыбки на лице не появилось. А директор ласково взял Вольку за руку, вывел из класса и погладил по поникшей голове:

    - Ничего Костыльков, не унывай… Видимо, ты несколько переутомился… Придешь, когда хорошенько отдохнешь, ладно?

    - Ладно, - сказал Волька. - Только, Павел Васильевич, честное пионерское, я нисколько, ну совсем нисколечко не виноват!

    - А я тебя ни в чем и не виню, - мягко отвечал директор. - Знаешь, давай заглянем к Петру Иванычу.

    Петр Иваныч - школьный доктор - минут десять выслушивал и выстукивал Вольку, заставил его зажмурить глаза, вытянуть перед собой руки и стоять с растопыренными пальцами, постучал по его ноге ниже коленки, чертил стетоскопом линии на его голом теле. За это время Волька окончательно пришел в себя. Щеки его снова покрылись румянцем, настроение поднялось.

    - Совершенно здоровый мальчик, - сказал Петр Иваныч директору. - То есть, прямо скажу: на редкость здоровый мальчик! Надо полагать, сказалось небольшое переутомление. Переусердствовал перед экзаменами… А так здоров, здо-о-о-ро-о-ов! Микула Селянинович, да и только!

    Это не помешало ему на всякий случай накапать в стакан каких-то капель, и Микуле Селяниновичу пришлось скрепя сердце проглотить их.

    И тут Вольке пришла в голову шальная мысль. А что, если именно здесь, в кабинете Петра Иваныча, воспользовавшись отсутствием Хоттабыча, попробовать сдать Павлу Васильевичу экзамен?

    - Павел Васильевич! - обратился он к директору. - Вот и Петр Иваныч говорит, что я здоров. Разрешите, я вам тут же на все вопросы отвечу по географии. Вот вы увидите…

    - Ни-ни-ни! - замахал руками Петр Иваныч. - Ни в коем случае не рекомендую. Пусть лучше ребенок несколько денечков отдохнет. География от него никуда не убежит.

    - Что верно, то верно, - облегченно промолвил директор, довольный, что все в конечном счете так благополучно обошлось. - Иди-ка ты, дружище Костыльков, до дому, до хаты и отдыхай. Отдохнешь хорошенько - приходи и сдавай. Я уверен, что ты обязательно сдашь на пятерку… А вы как думаете, Петр Иваныч?

    - Такой богатырь? Да он меньше чем на пять с плюсом ни за что не пойдет!

    - Да, вот что… - сказал директор. - А не лучше ли будет, если кто-нибудь его проводит до дому?

    - Что вы, что вы, Павел Васильевич? - всполошился Волька. - Я отлично сам дойду.

    Не хватало только, чтобы провожатый столкнулся носом к носу с этим каверзным стариком Хоттабычем!

    Волька выглядел уже совсем хорошо, и Павел Васильевич со спокойной душой отпустил его домой.

    В коридоре за Волькиной спиной возник из стены сияющий Хоттабыч, но, заметив директора, снова исчез. А Волька, простившись с Павлом Васильевичем, спустился по широкой лестнице в вестибюль.

    Ему бросился навстречу швейцар.

    - Костыльков! Тут с тобой дедушка приходил или кто, так он…

    Но как раз в это время из стены появился старик Хоттабыч. Он был весел, очень доволен собой и что-то напевал себе под нос.

    - Ой! - тихо вскрикнул швейцар и тщетно попытался налить себе воды из пустого графина.

    А когда он поставил графин на место и оглянулся, в вестибюле не было ни Вольки Костылькова, ни его загадочного спутника. Они уже вышли на улицу и завернули за угол.

    - Заклинаю тебя, о юный мой повелитель, - горделиво обратился Хоттабыч, нарушив довольно продолжительное молчание, - потряс ли ты своими знаниями учителей своих и товарищей своих?

    - Потряс! - вздохнул Болька и с ненавистью посмотрел на старика.

    Хоттабыч самодовольно ухмыльнулся.

    Домой идти не хотелось. На душе у Вольки было отвратительно, и старик почуял что-то неладное. Конечно, он не подозревал, как подвел Вольку. Но было ясно, что мальчик чем-то недоволен и что виноват в этом, очевидно, не кто иной, как именно он, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. Надо было развлечь Вольку, поскорее рассеять его дурное настроение.

    - Угодны ли твоему сердцу, о подобный луне, рассказы о приключениях удивительных и необыкновенных? - лукаво осведомился он у насупившегося Вольки. - Известно ли тебе, к примеру, история о трех черных петухах багдадского цирюльника и его хромом сыне? А о медном верблюде с серебряным горбом? А о водоносе Ахмете и его волшебном ведре?

    Волька сердито промолчал, но старик не смутился этим и торопливо начал:

    - Да будет тебе известно, о прекраснейший из учащихся мужской средней школы, что жил некогда в Багдаде искусный цирюльник, по имени Селим, и были у него три петуха и хромой сын, по прозванию Бадья. И случилось так, что проходил мимо его лавки калиф Гарун аль Рашид… Только знаешь что, о внимательнейший из отроков: не присесть ли нам на ближайшую скамью, дабы твои молодые ноги не устали от хождения во время этой длинной и поучительной истории?

    Волька согласился: они уселись на бульваре в холодке, под сенью старой липы.

    Битых три с половиной часа рассказывал Хоттабыч эту действительно весьма занимательную историю и закончил ее коварными словами: "Но еще удивительней повесть о медном верблюде с серебряным горбом". И тут же, не переводя дыхания, принялся излагать ее, пока не дошел до слов: "Тогда иноземец взял уголек из жаровни и нарисовал им на стене очертания верблюда, и верблюд тот взмахнул хвостом, качнул головой и сошел со стены на дорожные камни…"

    Здесь он остановился, чтобы насладиться впечатлением, которое рассказ об оживлении рисунка произведет на его юного слушателя. Но Хоттабыча ждало разочарование: Волька достаточно насмотрелся в жизни мультипликационных фильмов. Зато слова Хоттабыча навели его на интересную мысль.

    - Знаешь что, - сказал он, - давай сходим в кино. А историю ты мне после доскажешь, после кино.

    - Твои слова для меня закон, о Волька ибн Алеша, -смиренно отвечал старик. - Но скажи мне, сделай милость, что ты подразумеваешь под этим непонятным словом "кино"? Не баня ли это? Или, может быть, так у вас называется базар, где можно погулять и побеседовать со своими друзьями и знакомыми?

    - Ну и ну! - поразился Волька. - Любой ребенок знает, что такое кино. Кино - это… - Тут он неопределенно поводил р воздухе рукой и добавил: - Ну, в общем, придем - увидишь.

    Над кассой кинотеатра "Сатурн" висел плакат: "Детям до шестнадцати лет вход на вечерние сеансы воспрещен".

    - Что с тобой, о красивейший из красавцев? - всполошился Хоттабыч, заметив, что Волька снова помрачнел.

    - А то со мной, что мы опоздали на дневные сеансы! Уже пускают только с шестнадцати лет… Прямо не знаю, что делать… Домой идти не хочется…

    - Ты не пойдешь домой! - вскричал Хоттабыч. - Не пройдет и двух мгновений, как нас пропустят, и мы пройдем, окруженные уважением, которого ты заслуживаешь своими поистине бесчисленными способностями!.. Только гляну, какие листочки показывают посетители той суровой женщине, что стоит у входа в любезное твоему сердцу кино…

    "Старый хвастунишка!"- раздраженно подумал Волька. И вдруг он обнаружил в правом кулаке два билета.

    - Ну, идем! - сказал Хоттабыч, которого буквально распирало от счастья. - Идем, теперь-то они тебя пропустят.

    - Ты уверен?

    - Так же, как в том, что тебя ожидает великое будущее!

    Он подтолкнул Вольку к зеркалу, висевшему неподалеку. Из зеркала на вольку, оторопело разинув рот, смотрел мальчик с роскошной русой бородой на пышущем здоровьем веснушчатом лице.

    Торжествующий Хоттабыч поволок Вольку по лестнице на второй этаж, в фойе.

    Около самого входа в зрительный зал томился Женя Богорад, предмет всеобщей зависти учеников шестого класса "Б". Этот баловень судьбы приходился родным племянником старшему администратору кинотеатра "Сатурн", поэтому его пропускали на вечерние сеансы. Ему бы по этому случаю жить да радоваться, а он, представьте себе, невыносимо страдал. Он страдал от одиночества. Ему до зарезу нужен был собеседник, с которым он мог бы обсудить поразительное поведение Вольки Костылькова на сегодняшних экзаменах по географии. И, как назло, - ни одного знакомого!

    Тогда он решил сойти вниз. Авось там кого-нибудь пошлет ему судьба. На лестничной площадке его чуть не сшиб с ног старик в канотье и расшитых сафьяновых туфлях, который тащил за руку-кого бы выдумали? - самого Вольку Костылькова! Волька почему-то прикрывал лицо обеими руками.

    - Волька! - обрадовался Богорад. - Костыльков!..

    Но, в отличии от Жени, Волька, очевидно, ничуть не обрадовался этой встрече. Больше того: он сделал вид, будто не узнал своего лучшего приятеля, и метнулся в самую гущу толпы, слушавшей оркестр.

    - Ну и не надо! - обиделся Женя и пошел в буфет выпить стаканчик ситро.

    Поэтому он не видел, как вокруг странного старичка и Вольки начал толпиться народ. Когда же он сам попытался протолкаться туда, куда, по неизвестной для него причине, устремилось столько любопытных, его приятеля окружала плотная и все растущая толпа. Громыхая откидными сиденьями, люди покидали кресла перед эстрадой, Вскоре оркестр играл уже перед пустыми креслами.

    - Что случилось? - тщетно спрашивал Женя, отчаянно орудуя руками. - Если несчастный случай, так я могу отсюда по телефону позвонить… У меня здесь дядя-старший администратор… В чем дело?..

    Но никто толком не знал, в чем дело. И так как почти никому ничего не было видно и все интересовались, что же там такое происходит, внутри тесного человеческого кольца, и все друг друга расспрашивали и обижались, не получая вразумительного ответа, то толпа вскоре так разгалделась, что даже стала заглушать звук оркестра, хотя все музыканты старались по этому случаю играть как можно громче.

    Тогда на шум прибежал Женин дядя, взгромоздился на стул и крикнул:

    - Пожалуйста, разойдитесь, граждане!.. Что вы, бородатого ребенка не видели, что ли?

    Лишь только эти слова донеслись до буфета, все бросили пить чай и прохладительные напитки и кинулись смотреть на бородатого ребенка.

    - Волька! - заорал на все фойе Женя, отчаявшись пробиться внутрь заветного кольца. - Я ничего не вижу!.. А ты видишь?.. Он здорово бородатый?..

    - Ой, батюшки! - чуть не взвыл от тоски злополучный Волька. - Только и не хватало, чтобы он…

    - Несчастный мальчик! - сочувственно завздыхали окружающие его любопытные. - Такое уродство!.. Неужели медицина бессильна помочь?..

    Сначала Хоттабыч неправильно расценивал внимание, которое уделяли его юному другу. Ему поначалу показалось, что люди сгрудились, чтобы выразить свое уважение Вольке. Потом это его начало сердить.

    - Разойдитесь, почтеннейшие! - рявкнул он, перекрывая и гул толпы и звуки оркестра. - Разойдитесь, или я сотворю с вами нечто страшное!..

    Какая-то школьница с перепугу ударилась в слезы. Но взрослых Хоттабыч только рассмешил. Ну, в самом деле, чего страшного можно было ожидать от этого забавного старичка в нелепых розовых туфлях? Стоит только ткнуть его покрепче пальцем, и он рассыплется.

    Нет, никто не принял всерьез угрозу Хоттабыча. А старик привык, чтобы его слова приводили людей в трепет. Сейчас он уже был оскорблен и за Вольку и за себя и все больше и больше наливался яростью. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в эту самую минуту не прозвенел звонок. Распахнулись двери зрительного зала, и все пошли занимать свои места. Женя хотел было воспользоваться этим и хоть одним глазком глянуть на небывалое чудо. Но та же самая толпа, которая раньше мешала ему пробиться, сейчас стиснула его со всех сторон и, помимо его воли, потащила с собой зрительный зал.

    Едва он успел добежать до первого ряда и усесться, как свет погас.

    - Фу! - облегченно вздохнул Женя. - Чуть не опоздал. А бородатого мальчика я еще перехвачу, когда кончится сеанс…

    Тем не менее он все же взволнованно ерзал на стуле, пытаясь разглядеть где-то позади себя это поразительное чудо природы.

    - Мальчик, брось елозить!.. Мешаешь! - рассердился его сосед справа. - Сиди спокойно!

    Но, к великому его удивлению, беспокойного мальчика уже рядом с ним не оказалось.

    - "Пересел! - с завистью подумал недавний Женин сосед. -Конечно, мало радости сидеть в первом ряду. Одна порча глаз… Мальчишке что? Пересел на чужое место. В крайнем случае, прогонят, так мальчику не стыдно…"

    Последними, когда в зрительном зале было уже темно, покинули фойе Вольку с Хоттабычем.

    По правде говоря, Волька сначала так расстроился, что решил уйти из кино, не посмотрев картины. Но тут взмолился Хоттабыч.

    - Если тебе столь неугодна борода, которой я тебя украсил в твоих же интересах, то я тебя освобожу от нее, лишь только мы усядемся на наши места. Это мне ничего не стоит. Пойдем же туда, куда пошли все остальные, ибо мне не терпится узнать, что такое кино. Сколь прекрасно оно должно быть, если даже умудренные опытом мужи посещают его в столь изнурительный летний зной!

    И действительно, только они уселись на свободные места в шестом ряду, как Хоттабыч щелкнул пальцами левой руки.

    Но вопреки его обещаниям, ничего с Волькиной бородой не произошло.

    - Что же ты мешкаешь? - спросил Волька. - А еще хвастал!

    - Я не хвастал, о прекраснейший из учащихся шестого класса "Б". Я, к счастью, вовремя передумал. Если у тебя не станет бороды, тебя выгонят из любезного твоему сердцу кино.

    Как вскоре выяснилось, старик слукавил.

    Но Волька этого еще не знал. Он сказал:

    - Ничего, отсюда уже не выгонят.

    Хоттабыч сделал вид, будто не слышал этих слов.

    Волька повторил, и Хоттабыч снова прикинулся глухим.

    Тогда Волька повысил голос:

    - Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб!

    - Слушаю, о юный мой повелитель, - покорно ответствовал старик.

    - Нельзя ли потише? - сказал кто-то из соседей.

    Волька продолжал шепотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего Хоттабыча:

    - Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды.

    - Нисколько она не глупая! - прошептал в ответ старик. -Это в высшей степени почтенная и благообразная борода.

    - Сию же секунду! Слышишь, сию же секунду!

    - Слушаю и повинуюсь, - снова промолвил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищелкивая пальцами.

    Растительность на Волькином лице оставалась без изменения.

    - Ну? - сказал Волька нетерпеливо.

    - Еще один миг, о благословеннейший Волька ибн Алеша… -отозвался старик, продолжая нервно шептать и щелкать.

    Но борода и не думала исчезать с Волькиного лица.

    - Посмотри, посмотри, кто там сидит в девятом ряду! -прошептал вдруг Волька, забыв на время о своей беде. В девятом ряду сидели два человека, ничем, по мнению Хоттабыча, не примечательные.

    - Это совершенно чудесные актеры! - с жаром объяснил Волька и назвал две фамилии, известные любому нашему читателю. Хоттабычу они, конечно, ничего не говорили,

    - Ты хочешь сказать, что оки лицедеи? - снисходительно улыбнулся старик. - Они пляшут на канате?

    - Они играют в кино! Это известнейшие киноактеры, вот кто они!

    - Так почему же они не играют? Почему они сидят сложа руки? - с осуждением осведомился Хоттабыч. - Это, видно, очень нерадивые лицедеи, и мне больно, что ты их столь необдуманно хвалишь, о кино моего сердца.

    - Что ты! - рассмеялся Волька. - Киноактеры никогда не играют в кинотеатрах. Киноактеры играют в киностудиях.

    - Значит, мы сейчас будем лицезреть игру не киноактеров, а каких-нибудь других лицедеев?

    - Нет, именно киноактеров. Понимаешь, они играют в киностудиях, а мы смотрим их игру в кинотеатрах. По-моему, это понятно любому младенцу.

    - Ты болтаешь, прости меня. что-то несуразное, - с осуждением сказал Хоттабыч. - Но я не сержусь на тебя, ибо не усматриваю в твоих словах преднамеренного. желания подшутить над твоим покорнейшим слугой. Это на тебя, видимо, влияет жара, царящая в этом помещении. Увы, я не вижу ни одного окна, которое можно было бы растворить, чтобы освежить воздух.

    Волька понял, что за те несколько минут, которые остались до начала сеанса, ему никак не растолковать старику, в чем сущность работы киноактеров, и решил отложить объяснения на потом. Тем более, что он вспомнил об обрушившейся на него напасти.

    - Хоттабыч, миленький, ну что тебе стоит, ну постарайся поскорее!

    Старик тяжело вздохнул, вырвал из своей бороды один волос, другой, третий, затем в сердцах выдернул из нее сразу целый клок и стал с ожесточением рвать их на мелкие части, что-то сосредоточенно приговаривая и не спуская глаз с Вольки. Растительность на пышущей здоровьем физиономии его юного друга не только не исчезла - она даже не шелохнулась. Тогда Хоттабыч принялся щелкать пальцами в самых различных сочетаниях: то отдельными пальцами, то всей пятерней правой руки, то левой, то сразу пальцами обеих рук, то раз пальцами правой руки и два раза левой, то наоборот. Но все было напрасно. И тогда Хоттабыч вдруг принялся с треском раздирать свои одежды.

    - Ты что, с ума сошел? - испугался Волька. - Что это ты делаешь?

    - О горе мне! - прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. - О горе мне!.. Тысячелетия, проведенные в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось па моей специальности… Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Аодуррахману ибн Хоттабу!..

    - Что ты там такое шепчешь? - спросил Волька. - Шепчи отчетливей. Я ничего не могу разобрать.

    И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды:

    - О драгоценнейший из отроков, о приятнейшчй из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!..

    - Имейте совесть, граждане! - зашипели на них соседи. -Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетеру?

    - Позор на мою старую голову! - еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. - Забыть такое простое волшебство! И кто забыл? Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественный из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!..

    - Не хнычь! - прошептал Волька, не скрывая своего презрения. - Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой?

    - О нет, успокойся, мой добрый повелитель! - отвечал старик. - К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорожденного… А может быть, мне еще раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство…

    Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нем появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке:

    - Ну, это я все понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею.

    - Ничего ты не понимаешь! - улыбнулся Волька невежеству старика. - Кино, если хочешь знать, построено по принципу…

    Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове.

    С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбужденно ерзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели два киноактера, и он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещенной стене этого загадочного помещения.

    Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик щепнул Вольке:

    - Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алеша!

    - Ну да, - сказал Волька, - это киноактеры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра.

    - Мне не нравится! - быстро сообщил Хоттабыч. Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд - мир с ними обоими! - не умел делать. И мне поэтому страшно.

    - Все в порядке, - покровительственно усмехнулся Волька. - Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чем дело.

    Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку.

    - О царственный Волька! - прошептал он, обливаясь холодным потом. - Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно!

    - Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает.

    - Слушаю и повинуюсь, - покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать.

    Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале.

    - Бежим!.. Бежим!.. - вопил не своим голосом Хоттабыч, улепетывая из зала.

    Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям:

    - Бежим, о Волька ибн Алеша! Бежим, пока не поздно!..

    - Граждане… - начал билетер, преграждая им дорогу.

    Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном…

    - Чего ты кричал? Чего ты развел эту дикую панику? -сердито спросил уже на улице Волька у Хоттабыча.

    И тот ответил:

    - Как же мне было не кричать, когда над тобой нависла страшнейшая из возможных опасностей! Прямо на нас несся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис ибн Реджмус, внук тетки Икриша!

    - Какой там Джирджис! Какая тетка? Самый обычный паровоз!

    - Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джина Гассан Абдуррахмана ибн Хоттаба, что такое шайтан? -язвительно осведомился Хоттабыч.

    И Волька понял: объяснять ему, что такое кино и что такое паровоз, - дело не пяти минут и даже не часа.

    Отдышавшись, Хоттабыч смиренно спросил:

    - Чего бы тебе хотелось сейчас, о драгоценнейший зрачок моего глаза?

    - Будто не знаешь? Избавиться от бороды!

    - Увы, - сокрушенно ответствовал старик, - я еще бессилен выполнить это твое желание. Но нет ли у тебя какого-нибудь желания? Скажи, и я его в тот же миг исполню.

    - Побриться!.. И как можно скорее!

    Спустя несколько минут они были в парикмахерской.

    Еще минут через десять усталый мастер высунулся из распахнутых дверей мужского зала и крикнул:

    - Очередь!

    Тогда из укромного уголка подле самой вешалки вышел и торопливо уселся в кресле мальчик с лицом, закутанным в драгоценную шелковую ткань.

    - Прикажете постричь? - спросил парикмахер, имея в виду прическу мальчика.

    - Побрейте меня! - ответил ему сдавленным голосом мальчик и снял шаль, закрывавшую его лицо по самые глаза.

    Хорошо, что Волька не был брюнетом. У Жени Богорада, например, щеки после бритья стали бы отсвечивать синевой. А у Вольки, когда он вышел из парикмахерской, щеки ничем не отличались от щек всех сверстников.

    Шел уже восьмой час, но еще было совсем светло и очень жарко.

    - Нет ли в вашем благословенном городе лавки, где продают шербет или подобные шербету прохладительные напитки, дабы смогли мы утолить нашу жажду? - спросил Хоттабыч.

    - А ведь верно! - подхватил Волька. - Хорошо бы сейчас холодненького лимонаду или крюшону!

    Они зашли в первый попавшийся павильон фруктовых и минеральных вод, сели за столик и подозвали официантку.

    - Пожалуйста, две бутылки лимонной воды, - сказал Волька.

    Официантка кивнула головой и пошла к стойке, но Хоттабыч сердито окликнул ее:

    - А ну, подойди-ка поближе, недостойная прислужница! Мне не нравится, как ты ответила на приказание моего юного друга и повелителя.

    - Хоттабыч, перестань, слышишь! Перестань… - зашептал было Волька.

    Но Хоттабыч ласково закрыл ему рот своей сухой ладошкой:

    - Не мешай хоть мне вступиться за твое достоинство, если сам ты, по свойственной тебе мягкости, не выбранил ее…

    - Ты ничего не понял!.. - не на шутку испугался Волька за официантку. - Хоттабыч, я же тебе русским языком говорю, что…

    Но тут он вдруг с ужасом почувствовал, что лишился дара речи. Он хотел броситься между стариком и все еще ничего не подозревавшей девушкой, но не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

    Это Хоттабыч, чтобы Волька ему не мешал в том, что он считал делом своей чести, легонько прищемил большим и указательным пальцами левой руки мочку Волькиного правого уха и тем обрек его на молчание и полную неподвижность.

    - Как ты ответила на приказание моего юного друга? -повторил он, снова обращаясь к официантке.

    - Я вас не понимаю, гражданин, - вежливо отвечала ему девушка. - Приказания никакого не было. Была просьба, и я пошла ее выполнять. Это во-первых. А вовторых, у нас не принято "тыкать". У нас принято обращаться к незнакомым людям на "вы". И меня удивляет, что вам это неизвестно, хотя это известно любому культурному советскому человеку.

    - Ты что ж, учить меня хочешь? - вскричал Хоттабыч. - На колени! Или я превращу тебя в пыль!..

    - Стыдитесь, гражданин! - вмешалась кассирша, наблюдавшая за этой возмутительной сценой, благо посетителей, кроме Вольки с Хоттабычем, в павильоне не было. - Разве можно так хулиганить, тем более в ваши годы!

    - На колени! - прорычал вне себя Хоттабыч. - И ты на колени! - указал он перстом на кассиршу. - И ты! - крикнул он второй официантке, спешившей на помощь своей подруге. - Все три немедленно на колени и молите моего юного друга, чтобы он вас помиловал!

    С этими словами он вдруг стал расти в размерах, пока не достиг головою потолка. Это было страшное и удивительное зрелище. Кассирша и вторая официантка упали в обморок от ужаса, но первая официантка, хоть в побледнела, спокойно сказала Хоттабычу:

    - Стыдитеся, гражданин! Ведите себя, как полагается в общественном месте… И если вы порядочный гипнотизер…

    Она думала, что старик проделывал над ними опыты гипноза.

    - На колени! - снова проревел Хоттабыч. - Я кому говорю, - на колени?!

    За три тысячи семьсот тридцать два года его жизни это был первый случай, когда обыкновенные смертные осмеливались ослушаться его приказаний. Хоттабычу казалось, что это роняет его в глазах Вольки, а ему страшно хотелось, чтобы Волька уважал его и ценил его дружбу.

    - Падай ниц, о презренная, если тебе дорога жизнь!

    - Об этом не может быть и речи, - отвечала дрожащим голосом храбрая официантка. - Это за границей, в капиталистических странах, работники общественного питания вынуждены выслушивать всякие грубости от клиентов, но у нас… И вообще непонятно, чего вы повышаете голос… Если есть жалоба, можете вежливо попросить у кассирши жалобную книгу. Жалобная книга выдается по первому требованию… Наш павильон, знаете ли, посещают самые известные гипнотизеры и иллювионисты, но никогда ничего такого себе не позволяли. Правильно я говорю, Катя? - обратилась она за подружкой к подруге, которая уже успела прийти в себя.

    - Тоже выдумал, - отвечала Катя, всхлипнув, - на колени становиться! Безобразие какое!..

    - Вот как?! - окончательно разошелся Хоттабыч. - Так вот до чего доходит ваша дерзость?! Ну что ж, вы сами того хотели!

    Привычным жестом он выдрал из своей бороды три волоска и отнял левую руку от Волькиного уха, чтобы разорвать их на мельчайшие части.

    Но стоило лишь Хоттабычу оставить Волькино ухо в покое, как Волька, к великой досаде старика, вновь обрел дар речи и свободу в распоряжении своим телом, Первым делом он схватил Хоттабыча за руку:

    - Что ты, Хоттабыч! Что ты задумал!

    - Я задумал наказать их, о Волька. Поверишь ли, стыдно признаться: сначала я хотел их поразить громом. Поражать людей громом - ведь это по силам любому самому завалящему ифриту!..

    Тут Волька, несмотря на серьезность положения, нашел в себе мужество вступиться за науку.

    - Удар грома… - сказал он, лихорадочно размышляя, как отвести беду, нависшую над бедными девушками, - удар грома никого поразить не может. Поражает людей разряд атмосферного электричества - молния. А гром не поражает. Гром - это звук.

    - Не знаю, - сухо отозвался Хоттабыч, не желавший опускаться до споров с неопытным юнцом. - Не думаю, чтобы ты был прав. Но я передумал. Я не поражу их громом. Лучше я превращу их в воробьев. Да, пожалуй, в воробьев.

    - Но за что?

    - Я должен наказать их, о Волька, Порок должен быть наказан.

    - Не за что наказывать! Слышишь!

    Волька дернул Хоттабыча за руку. Тот уже собрался порвать волоски: тогда было бы поздно.

    Но волоски, упавшие было на пол, сами по себе вновь очутились в темной шершавой ладошке Хоттабыча.

    - Только попробуй! - закричал Волька, заметив, что старик снова собрался порвать волоски. - Ах, так!.. Тогда и меня превращай в воробья! Или в жабу! Во что угодно превращай! И вообще считай, что на этом наше знакомство закончено! Мне решительно не нравятся твои замашки. И все! Превращай меня в воробья! И пусть меня сожрет первая попавшаяся кошка!

    Старик опешил:

    - Разве ты не видишь, что я хочу это сделать, чтобы впредь никто не смел относиться к тебе без того исключительного почтения, которого ты заслуживаешь своими бесчисленными достоинствами!

    - Не вижу и не желаю видеть!

    - Твое приказание для меня закон, - смиренно отвечал Хоттабыч, искренне недоумевавший по поводу непонятной снисходительности своего юного спасителя. - Хорошо, я не буду превращать их в воробьев.

    - И ни во что другое!

    - И ни во что другое, - покорно согласился старик и все же взялся за волоски с явным намерением порвать их.

    - Зачем ты хочешь рвать волоски? - снова всполошился Волька.

    - Я превращу в пыль все товары, и все столы, и все оборудование этой презренной лавки!

    - Ты с ума сошел! - вконец возмутился Волька. - Ведь это государственное добро, старая ты балда!

    - Да позволено мне будет узнать, что ты, о бриллиант моей души, подразумеваешь под этим неизвестным мне словом "балда"? - с любопытством осведомился Хоттабыч.

    Волька покраснел, как морковка.

    - Понимаешь ли… как тебе сказать… э-э-э… Ну, в общем, "балда"-это что-то вроде мудреца.

    Тогда Хоттабыч решил запомнить это слово, чтобы при случае блеснуть им в разговоре.

    - Но… - начал он.

    - Никаких "но"! Я считаю до трех. Если ты после того, как я скажу "три", не оставишь в покое этот павильон, можешь считать, что мы с тобой не имеем ничего общего и что между нами все кончено, и что… Считаю: раз!.. два!.. т…

    Волька не успел досказать коротенькое слово "три". Горестно махнув рукой, старик снова принял свой обычный вид и сумрачно проговорил:

    - Пусть будет по-твоему, ибо твое благоволение для меня драгоценней зениц моих очей,

    - То-то же, - сказал Волька. - Теперь осталось извиниться, и можно спокойно уходить.

    - Благодарите же своего юного спасителя! - сурово крикнул Хоттабыч девушкам.

    Волька понял, что вырвать извинение из уст старика не удастся.

    - Извините нас, пожалуйста, товарищи, - сказал он. - И если можно, не очень обижайтесь на этого гражданина. Он приезжий и еще не освоился с советскими порядками. Будьте здоровы!

    - Будьге здоровы! - вежливо отвечали девушки.

    Они еше толком не пришли в себя. Им было и удивительно и страшновато. Но, конечно, им и в голову не могло прийти, насколько серьезной была опасность, которой они избежали.

    Они вышли вслед за Хоттабычем и Волькой на улицу и стояли у дверей, глядя, как медленно удалялся этот удивительный старичок в старомодной соломенной шляпе, пока наконец, влекомый своим юным спутником, не скрылся за поворотом.

    - Откуда такие озорные старики берутся, ума не приложу! -вздохнула Катя и снова всхлипнула.

    - Какой-нибудь дореволюционный гипнотизер, - жалостливо сказала ее храбрая подруга. - Наверно, пенсионер. Соскучился, выпил, может быть, лишнего… Много ли такому старичку требуется!

    - Да-а-а, - присоединилась к ее мнению кассирша, -старость не радость… Пойдемте, девушки, в помещение!..

    Но, очевидно, на этом не суждено было кончиться сегодняшним злоключениям. Лишь Волька с Хоттабычем вышли на улицу Горького, в глаза им ударил ослепительный свет автомобильных фар. Казалось, прямо на них мчалась оглашая вечерний воздух пронзительной сиреной, большая санитарная машина.

    И тогда Хоттабыч страшно изменился в лице и громко возопил:

    - О горе мне, старому и несчастному джинну! Джирджис, могучий и беспощадный царь шайтанов и ифритов, не забыл нашей старинной вражды, вот он и наслал на меня страшнейшее из своих чудовищ!

    С этими словами он стремительно отделился от тротуара, уже где-то высоко, на уровне третьего или четвертого этажа, снял свою соломенную шляпу, помахал ею Вольке и медленно растаял в воздухе, крикнув на прощанье:

    - Я постараюсь разыскать тебя, о Волька ибн Алеша! Целую пыль под твоими ногами!.. Пока!..

    Между нами говоря, Волька даже обрадовался исчезновению старика. Было не до него. У Вольки подкашивались ноги при одной мысли, что ему сейчас предстояло возвратиться домой.

    В самом деле, попробуйте поставить себя на его место. Человек ушел из дому для того, чтобы сдать экзамен по географии, посетить кино и к половине седьмого вечера чинно и благородно вернуться домой обедать. Вместо этого он возвращается домой в десятом часу, позорно провалившись на экзамене, и, что самое ужасное, с бритыми щеками! Это в неполные тринадцать лет! Сколько он ни думал, но выхода из создавшегося положения ему найти не удалось. Так ничего и не придумав, он поплелся в тихий, полный длинных предзакатных теней Трехпрудный переулок.

    Он прошел мимо удивленного дворника, вошел в подъезд, поднялся на площадку второго этажа и, тяжко вздохнув, нажал кнопку звонка. В глубине квартиры раздались чьи-то шаги, и незнакомый голос спросил через закрытые двери.

    "Это я", - хотел сказать Волька и вдруг вспомнил, что с сегодняшнего утра он уже здесь не проживает.

    Ничего не ответив новому жильцу, он быстро сбежал по ступенькам, с независимым видом пошел мимо продолжавшего удивляться дворника и, выйдя из переулка, сел в троллейбус. Но несчастья преследовали его в этот день. Где-то, скорее всего в кино, он потерял кошелек, Пришлось вылезть из троллейбуса и пойти пешком.

    На новой квартире Вольку встретила бабушка, обеспокоенная его долгим отсутствием. Отец еще не вернулся с работы. Он задержался на заседании завкома. Мама после занятий в вечернем университете, очевидно, зашла за ним на завод.

    У Вольки, несмотря на все его усилия казаться спокойным и счастливым, было такое мрачное лицо, что бабушка решила первым делом накормить его, а уж потом приступить к расспросам.

    - Ну как, Воленька? - нерешительно осведомилась она, когда ее единственный внучек быстро управился с обедом.

    - Да как тебе сказать… - неопределенно ответви Волька и, на ходу стаскивая с себя футболку, отправился спать.

    Бабушка с молчаливым сочувствием проводила его ласковым и печальным взглядом. Нечего было расспрашивать - все было ясно.

    Волька, вздыхая, разделся, вытянулся на свежей, прохладной простыне, но покоя не обрел.

    На столике около его кровати блистала многокрасочной суперобложкой толстая книга большого формата. У Вольки екнуло сердце: так и есть, та самая, давно желанная книга по астрономии! И на заглавном листе крупным, с детства знакомым почерком написано: "Высокообразованному ученику седьмого класса, действительному члену астрономического кружка при Московском планетарии Владимиру Алексеевичу Костылькову от его любящей бабушки".

    Какая смешная надпись! Всегда бабушка придумает что-нибудь смешное. Но почему же Вольке совсем не смешно, ах, как не смешно! И ему, представьте себе, нисколько не приятно, что наконец-то он дождался этой пленительной книги, о которой так давно мечтал. Тоска, тоска его снедает. В груди дыханье стеснено… Нет, он так больше не может!

    - Бабушка! - крикнул он, отвернувшись от книги. -Бабушка, можно тебя на минутку?

    - Ну, чего тебе там, баловник? - будто бы сварливо откликается бабушка, довольная, что ей можно будет еше на сон грядущий потолковать с внучком. - Угомон тебя не берет, астроном ты этакий, полуночник!

    - Бабушка! - жарко шепчет ей Волька. - Закрой дверь и сядь ко мне на кровать. Мне тебе нужно сообщить одну страшно важную вещь.

    - А может быть лучше на утречко отложить такой важный разговор? - отвечает бабушка, сгорая от любопытства.

    - Нет, сейчас, обязательно сию же минуту. Я… Бабушка, я не перешел в седьмой класс… То есть я пока еще не перешел… Я не выдержал экзамена…

    - Провалился? - тихо ахает бабушка.

    - Нет, не провалился… Я не выдержал, но и не провалился… Я стал излагать точку зрения древних про Индию, и про горизонт, и про всякое такое… Я это все правильно рассказал… А научную точку зрения мне как-то не удалось осветить… Я себя очень неважно почувствовал, и Павел Васильевич мне сказал, чтобы я пришел, когда хорошенечко отдохну…

    Даже сейчас, даже бабушке он не мог решиться сказать про Хоттабыча. Да она бы и не поверила и подумала бы, чего доброго, что он и в самом деле заболел.

    - Я раньше хотел скрыть это, а сказать, когда уже сдам, но мне стало совестно… Ты понимаешь?

    - А что ж тут, Воленька, не понимать! - сказала бабушка. - Совесть-великая вещь. Хуже нет, как против совести своей идти… Ну, спи, спокойно, астроном мой дорогой!

    - Ты книжку пока забери, - дрожащим голосом предложил Волька.

    - И не подумаю. Куда мне ее девать? Считай, что я тебе ее до поры до времени сдала на хранение… Ну, спи. Спишь?

    - Сплю, - отвечал Волька, у которого с признанием точно гора с плеч свалилась. - И я тебе обещаю, я тебе честное пионерское даю, что сдам географию на "пять"! Ты мне веришь?

    - Конечно, верю. Ну спи, спи, набирайся сил… А как родителям - мне говорить или сам скажешь?

    - Лучше ты.

    - Ну, спи спокойно!

    Бабушка поцеловала Вольку, погасила свет и вышла из комнаты.

    Некоторое время Волька лежал, затаив дыхание. Ему хотелось услышать, как бабушка будет сообщать его родителям печальную весть, но, так ничего и не расслышав, он заснул.

    Не прошло и часа, как разбудил телефонный звонок, раздавшийся в отцовском кабинете.

    К телефону подошел Алексей Алексеевич.

    - Слушаю… Да, я… Кто? Здравствуйте, Павел Васильевич!.. Благодарю вас, ничего, а ваше?.. Волька?. Волька спит… По-моему, вполне здоров, поужинал с исключительным аппетитом… Да, знаю, он рассказал… Сам удивляюсь… Да, пожалуй, другим не объяснишь… Конечно, пусть лучше отдохнет несколько времени, если вы не возражаете… Благодарю вас за внимание, Павел Васильевич… Будьте здоровы… Тебе привет от директора школы, - сказал Алексей Алексеевич жене. - Интересовался Волькиным здоровьем. Говорил, чтобы не беспокоились: Волька у них на хорошем счету. И чтобы хорошенько отдохнул.

    Снова Волька попытался услышать, о чем толковали между собой его родители, и снова, ничего не разобрав, уснул.

    Но и на этот раз ему удалось поспать не больше четверти часа. Опять помешал телефон.

    - Да, это я, - послышался приглушенный голос Алексея Алексеевича. - Да… Здравствуйте, Николай Никандрович… Что?.. Нет, нету… Да, дома, конечно дома… Пожалуйста… До свидания, Николай Никандрович.

    - Это кто звонил? - донесся из кухни голос Волькиной мамы.

    - Отец Жени Богорада. Волнуется, что Женя до сих пор не вернулся домой. Спрашивал, не у нас ли он и дома ли Волька.

    - В мои годы, - вмешалась в разговор бабушка, - так поздно возвращались домой только гусары… Но чтобы ребенок…

    Через полчаса телефонный звонок в третий раз за эту беспокойную ночь прервал сон Вольки Костылькова.

    На этот раз звонила Татьяна Ивановна - мать Жени Богорада. Женя все еще не вернулся домой. Она просила узнать о нем у Вольки.

    - Волька! - приоткрыл Алексей Алексеевич дверь. - Татьяна Ивановна спрашивает, когда ты в последний раз видел Женю.

    - Вечером в кино.

    - А после кино?

    - А после кино я его не видел.

    - А он тебе не говорил, куда он собирается пойти после кино?

    - Нет.

    Долго, очень долго ждал Волька, когда прекратятся наконец разговоры старших о пропавшем Жене (сам-то он нисколько не волновался: он подозревал, что Женя на радостях махнул в Парк культуры, в цирк), да, так и не дождавшись, в третий раз заснул. На сей раз окончательно.

    Вскоре в углу раздался тихий всплеск. Потом послышались шлепающие шаги. На полу появлялись и быстро высыхали следы чьих-то невидимых мокрых ног. Кто-то, напевая себе под нос заунывную протяжную восточную мелодию, незримо расхаживал по комнате.

    Следы мокрых ног направились к столу, на котором озабоченно тикал будильник. Раздалось чье-то восхищенное чмоканье. Будильник сам по себе взлетел в воздух и некоторое время спокойно висел между полом и потолком, потом вернулся на свое обычное место, а следы повели по направлению к аквариуму. Снова раздался плеск, и все затихло.

    Поздно ночью пошел дождь. Он весело стучал в окна, лихо шумел в густой листве деревьев, деловито журчал в водосточных трубах. Временами он затихал, и тогда слышно было, как крупные дождевые капли солидно и звонко падают в бочку, стоявшую под окном. Потом, как бы набравшись сил, дождь снова начинал лить густыми потоками.

    Под такой дождь приятно спать, он действует убаюкивающе даже на людей, страдающих бессонницей, а Волька никогда не жаловался на бессонницу.

    К утру, когда небо почти прояснилось от туч, кто-то несколько раз осторожно тронул за плечо нашего крепко спавшего героя. Но Волька не проснулся. И тогда тот, кто тщетно пытался разбудить Вольку, печально вздохнул, что-то пробормотал и, шаркая туфлями, направился в глубь комнаты, где на высокой тумбочке поблескивал Волькин аквариум с золотыми рыбками.

    Раздался еле слышный всплеск, и снова в комнате воцарилась тишина.

    Утро наступило чудесное, солнечное.

    В половине седьмого бабушка, тихо приоткрыв дверь, прошла на цыпочках к окну и распахнула его настежь. В комнату ворвался бодрящий прохладный воздух. Начиналось московское утро, шумное, жизнерадостное, хлопотливое. Но Волька не проснулся бы, если бы одеяло не соскользнуло с него на пол.

    Первым делом он нащупал выросшую на его щеках щетину и понял, что находится в совершенно безвыходном положении. В таком виде нечего было и думать показываться на глаза родителям. Тогда он снова забрался под одеяло и стал думать, что же ему делать.

    - Воля, а Воля! Вставай! - услышал он из столовой голос отца, но решил не отвечать, прикинуться спящим. - Не понимаю, как можно спать, когда на дворе такое замечательное утро.

    Послышался бабушкин голос:

    - Вот заставить бы тебя самого, Алеша, сдавать экзамены да будить тебя ни свет ни заря!

    - Ну и пускай его спит! - пробурчал отец. - Небось захочет есть - сразу проснется.

    Это Волька-то не хотел есть?! Да он ловил себя на том, что яичница с ломтем свежего черного хлеба его волнует сейчас даже больше, нежели рыжая щетина на его щеках. Но здравый смысл взял все-таки верх над чувством голода, и Волька пролежал в постели, покуда отец не ушел на работу, а мать с кошелкой не отправилась на рынок.

    "Была не была! - решил он, услышав, как щелкнула за нею дверь. - Расскажу все бабушке. И вместе что-нибудь придумаем".

    Волька с наслаждением потянулся, сладко зевнул и направился к дверям. Проходя мимо аквариума, он бросил на него рассеянный взгляд… и остолбенел от удивления. За ночь в этой небольшой четырехугольной стеклянной посудине произошло событие, никак необъяснимое с точки зрения естественных наук и полное поэтому таинственного смысла. Вчера в аквариуме плавали четыре рыбки, а сегодня их стало пять. Появилась еще одна - большая, толстая золотая рыбка, важно шевелившая пышными ярко-алыми плавниками. Когда Волька удивленно прильнул к толстому стеклу аквариума, ему показалось, что рыбка несколько раз хитро ему подмигнула.

    - Что за ерунда! - пробормотал Волька, забыв на время даже про свою бороду, и засунул руку в воду, чтобы схватить загадочную рыбку!

    Но она сама, словно только того и дожидалась, сильно ударила хвостом по воде, выскочила из аквариума на пол и превратилась в Хоттабыча.

    - Уф! - промолвил старик, отряхиваясь и вытирая бороду неведомо откуда появившимся роскошным шерстяным полотенцем, обшитым по краям золотыми и серебряными петушками. - Я все утро ожидаю чести выразить тебе свое глубочайшее почтение. Но ты не просыпался, а я щадил твой сон. И мне пришлось переночевать с этими красивыми рыбками, о счастливейший Волька ибн Алеша!

    - Как не стыдно смеяться надо мной! - рассердился Волька. - Только в насмешку можно назвать счастливым мальчика с бородой!

    В это очаровательное утро Степан Степаныч Пивораки решил совместить сразу два удовольствия. Он решил побриться, наслаждаясь в то же время живописным видом на Москву-реку. Придвинул к самому окну столик с бритвенными принадлежностями и принялся, мурлыча под нос веселую песенку, тщательно намыливать себе щеки.

    А мы пока что расскажем о нашем новом знакомом.

    По странному совпадению обстоятельств, его фамилия полностью соответствовала одной из двух его слабостей: он любил хлебнуть кружечку-другую пивка и закусить их аппетитными, чуть солоноватыми вареными раками.

    Второй его слабостью была излишняя словоохотливость. Из-за своей болтливости Степан Степаныч, человек, вообще говоря, неглупый и начитанный, нередко становился в тягость даже самым близким друзьям.

    За всем этим он был превосходным человеком и большим мастером своего дела. Он был лекальщик.

    Закончив намыливать щеки, Степан Степаныч взял в руку бритву, поправил ее маленечко на ладони и принялся с необыкновенной легкостью и сноровкой бриться. Побрившись, он с наслаждением обрызгал себя из пульверизатора цветочным одеколоном "Магнолия" и начал вытирать бритву, когда вдруг неожиданно рядом с ним, неизвестно каким путем, возник старичок в канотье и расшитых золотом и серебром нежно-розовых сафьяновых туфлях с причудливо загнутыми носками.

    - Ты брадобрей? - сурово спросил старичок у изрядно опешившего Степана Степаныча.

    - Во-первых, - вежливо отвечал ему Пивораки, - я попросил бы вас не тыкать, А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать "парикмахер"? Нет, я не профессионалпарикмахер. Хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер, потому что, не будучи парикмахером, или, как вы выразились "брадобреем", я могу все же заткнуть за пояс любого парикмахера-профессиопала, или, как вы старомодно выразились "брадобрея", пли, что то же самое, цирюльника, тогда как ни один парикмахер не может заткнуть за пояс меня… А почему?.. А потому что, в то время как парикмахер-профессионал, или как вы выразились, "бра…"

    Старик очень невежливо перебил разболтавшегося Пивораки.

    - Сумеешь ли ты, о не в меру многословный брадобрей, отлично, ни разу не порезав, побрить отрока, которому ты не достоин даже целовать пыль под его стопами?

    - Я бы вторично просил вас не тыкать, - сказал Пивораки. - Что же касается существа затронутого вами вопроса, то…

    Он хотел было продолжать свою речь, но старик молча собрал все бритвенные принадлежности, схватил за шиворот не перестававшего ораторствовать Степана Степаныча и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении.

    Вскоре они через окошко же влетели в знакомую нам комнату, где пригорюнившись сидел на кровати Волька Костыльков, изредка со стоном поглядывал в зеркало на вновь обраставшую бородой физиономию.

    - Счастье и удача сопутствуют тебе во всех твоих начинаниях, о юный мой повелитель! - торжественно провозгласил Хоттабыч, не выпуская из рук пытавшегося вырваться Степана Степаныча. - Я совсем было отчаялся найти тебе брадобрея, когда увидел сего не в меру болтливого мужа, и я его захватил к тебе, под благословенный кров твоего дома, и вот он перед тобой со всем, что необходимо для бритья… А теперь, - обратился он к Пивораки, вытаращившему глаза на бородатого мальчика, -разложи, как это подобает, твои инструменты и побрей этого достойного отрока, так, чтобы его щеки стали гладкими, как у юной девы.

    - Я попросил бы вас не тыкать, - повторил Пивораки, но прекратил сопротивление.

    Бритва заблестела в его умелой руке, и в несколько минут Волька был побрит на славу.

    - А теперь, - сказал старик, - сложи свои инструменты. Завтра рано утром я за тобой вновь прилечу, и ты снова побреешь этого отрока.

    - Завтра я не могу, - устало возразил Пиворакн. - Завтра я работаю в утренней смене.

    - Меня это не касается! - сурово отозвался Хоттабыч.

    Наступило тяжелое молчание. Потом Степана Степаныча озарило.

    - А почему бы вам не попробовать "таро"? Прекрасное средство.

    - Это такой порошок? - вмешался Волька, который до этого времени молчал как убитый. - Кажется это такой серенький, такой порошочек… Я где-то о нем слышал… или читал…

    - Вот именно, порошочек! Серенький такой! - обрадовался Пивораки. - Производится в Грузии. Прекрасная солнечная страна. Лично я просто без ума от Грузии. Изъездил ее во время отпуска вдоль и поперек. Сухуми, Тбилиси, Кутаиси… Нет лучшего места для отдыха! От души советую вам на основании собственного опыта обязательно побывать в… Простите, я несколько отклонился от темы. Так вот, насчет таро. Стоит развести этот порошок в кашицу, смазать ею щеки, и самая густая борода сразу сходит без остатка… Правда, через некоторое время она снова вырастает.

    - У моего юного друга она больше не вырастет, - остановил его Хоттабыч.

    - Вы уверены? - удивился Пивораки.

    Хоттабыч не стал его посвящать в свои дела.

    - Уверен. Пусть только будет таро. Остальное я беру на себя.

    - Немножко порошка я привез с собой из Тбилиси. Могу предложить, - сказал Пивораки. - Я сейчас быстренько, на троллейбусе… Через полчаса привезу почти полный флакон.

    - Зачем на троллейбусе? - недовольно пробурчал Хоттабыч, схватил в охапку Степана Степаныча и вылетел с ним в окошко.

    Через пять минут он вернулся со стеклянным пузыречком, наполненным порошком таро, а еще спустя пять минут Волькины щеки были гладки, как до вчерашнего знакомства с Хоттабычем.

    Что же касается Степана Степаныча Пивораки, который больше уже не появится на страницах нашей глубоко правдивой повести, то доподлинно известно, что он после описанных выше злоключений совершенно изменился.

    Давно ли его знакомые так страдали от его болтливости, что каждого болтуна называли "Пивораки"? Сейчас же он стал скуп на слова и каждое из них так тщательно взвешивает, что беседовать с ним и слушать его выступления на собраниях стало истинным удовольствием.

    А так как он убежден, что история с бородатым мальчиком ему примерещилась под влиянием излишне выпитого пива, то он начисто перестал потреблять спиртные напитки. Говорят, что он даже сменил свою фамилию на новую н что теперь его фамилия… Ессентуки.

    Подумать только, как повлияла на человека эта история!

    Всю ночь родители Жени Богорада провели на ногах. Они звонили по телефону всем своим знакомым, объездили на такси все отделения милиции, все больницы, побывали в уголовном розыске и даже в городских моргах, и все безрезультатно. Женя как в воду канул.

    Утром директор школы вызвал к себе и лично опросил всех одноклассников Жени, в том числе и Вольку.

    Волька честно рассказал про вчерашнюю встречу с Женей Богорадом в кино, умолчав, конечно, про бороду. Мальчик, сидевший с Женей на одной парте, вспомнил, что часов около восьми вечера он видел Богорада на Пушкинской улице. Женя был в превосходном настроении и спешил в кино. Такие же показания дали еще несколько учеников, но ни одно из них не помогло найти нить для дальнейших поисков.

    Ребята уже начинали расходиться по домам, когда вдруг один мальчик вспомнил, что Женя собирался после школы пойти купаться…

    Через полчаса все наличные силы Освода били брошены на розыски тела Жени Богорада. Сотрудники спасательных станций обшарили баграми всю реку в пределах черты города, но ничего не нашли. Водолазы добросовестно обходили все русло реки, подолгу прощупывая омуты, и также ничего не обнаружили.

    Уже спускалась за рекой огненная стена заката, слабый ветер доносил из Парка культуры низкие звуки сирены - знак того, что в летнем театре начинается второе действие вечернего спектакля, а на реке все еще темнели силуэты осводовских лодок. Поиски продолжались.

    В этот прохладный и тихий вечер Вольке не сиделось дома. Самые страшные мысли о судьбе Жени Богорада не давали ему покоя. Он решил пойти в школу - может быть, там уже что-нибудь известно.

    У подъезда к нему неслышно присоединился Хоттабыч, возникший как из-под земли. Старик видел, что Волька чем-то расстроен, но из деликатности решил не приставать мальчику с расспросами. Так они и пошли молча, погруженные каждый в свои думы, и вскоре уже шагали вдоль широкой, одетой в гранит набережной Москвы-реки.

    - Что это за люди со странными головами стоят? в этих утлых суденышках? - спросил старик, указывая на осводовские лодки.

    - Это легкие водолазы, - печально ответил Волька.

    - Мир с тобою, о достойный легкий водолаз! - величественно обратился Хоттабыч к одному из водолазов, высаживавшемуся из лодки на берег. - Что ты разыскиваешь здесь, на дне этой прекрасной реки?

    - Мальчик один утонул, - ответил водолаз и быстренько взбежал по ступенькам в помещение спасательной станции.

    - Я не имею больше вопросов, о высокочтимый легкий водолаз, - промолвил ему вслед Хоттабыч.

    Затем он вернулся к Вольке, низко ему поклонился н произнес:

    - Целую землю у ног твоих, о достойнейший из учащихся двести сорок пятой мужской средней школы!

    - А? - вздрогнул Волька, отрываясь от своих печальных мыслей.

    - Правильно ли я понял этого легкого водолаза, что он разыскивает отрока, имеющего высокую честь быть твоим товарищем?

    Волька молча кивнул головой и глубоко-глубоко вздохнул.

    - И он лицом круглолиц, телом коренаст, носом курнос, и волосы его подстрижены не так, как это подобает отроку?

    - Да, это был Женя. У него прическа под польку. Он был большой франт, - сказал Волька и снова грустно вздохнул.

    - Мы его видели в кино? Это он что-то тебе кричал что он всем расскажет, что у тебя выросла борода?

    - Да, верно. Откуда ты узнал, что я подумал?

    - Потому, что ты пробормотал это, когда попытался скрыть от него свое почтенное и в высшей степени прекрасное лицо, -продолжал старик. - Так не бойся же этого!

    - Неправда! - возмутился Волька. - Совсем я не этим опечален. Мне, наоборот, очень грустно, что Женя утонул.

    Хоттабыч победоносно ухмыльнулся:

    - Он не утонул!

    - Как - не утонул? Откуда ты знаешь, что он не утонул?

    - Мне ли не знать! - сказал тогда, торжествуя, старик Хоттабыч. - Я подстерег его вчера, когда он выходил из кино, и продал в рабство в королевство Бенэм! Пусть он там кому хочет рассказывает о твоей бороде…

    - То есть как это - в рабство?! Женьку Богорада - в рабство? - переспросил потрясенный Волька.

    Старик понял, что опять что-то получилось не так, и его лицо приняло кислое выражение.

    - Очень просто… Обыкновенно… Как всегда продают в рабство, - пробормотал он, нервно потирая ладони и отводя в сторону глаза. - Взял и продал в рабство, чтобы не болтал попусту языком, о приятнейшая в мире балда.

    Старик был очень доволен, что ему удалось вовремя ввернуть слово, которое он накануне услышал из уст Вольки. Но его юный спаситель был так взволнован ужасной новостью, что даже толком не расслышал, что его ни за что ни про что назвали балдой.

    - Какой ужас! - Волька обеими руками схватился за голову. - Хоттабыч, ты понимаешь, что ты наделал?

    - Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб всегда понимает, что он творит!

    - Нечего сказать, понимаешь! Одних хороших людей непонятно почему собираешься превращать в воробьев, других продаешь в рабство! Нужно немедленно вернуть сюда Женьку!

    - Нет! - Хоттабыч покачал головой. - Не требуй от меня невозможного.

    - А продавать людей в рабство - это тебе возможно?.. Честное пионерское, ты даже представить себе не можешь, что я сделаю, если ты сию же минуту не вернешь Женю обратно!

    По совести говоря, Волька и сам еще не представлял, что он сможет сделать такого, что спасло бы Богорада из цепких лап бенэмских работорговцев. Но он бы чтонибудь придумал. Он бы заявил в министерство какоенибудь… Но в какое именно? И что сказать в этом министерстве?..

    Читатели этой повестки уже достаточно знакомы с Волькой Костыльковым, чтобы знать, что он не из плакс. Но тут даже Вольку проняло. Да, да, мужественный и неустрашимый Волька присел на краешек первой попавшейся скамейки и заплакал от бессильной злобы.

    Старик всполошился:

    - Что означает этот плач, тебя одолевший? Отвечай же, не разрывай моего сердца на куски, о юный мой спаситель!

    Но Волька, глядя на старика ненавидящими глазами, только с силой, обеими реками, отодвинул от себя участливо наклонившегося Хоттабыча.

    Старик внимательно посмотрел на Вольку, пожевал губами и задумчиво промолвил:

    - Я сам себе удивляюсь. Что бы я ни сделал,, все тебе не по нраву… Изо всех сил стараюсь я угодить тебе, и все мои усилия тщетны. Могущественнейшие владыки Востока и Запада не раз прибегали к моим чарам, и не было ни одного, кто не остался бы мне потом благодарен и не прославлял бы меня в словах своих и в помыслах. А теперь!.. Я пытаюсь понять и никак не пойму, в чем дело. Неужели в старости? Эх, старею я!..

    - Что ты, что ты, Хоттабыч! Ты еще очень молодо выглядишь! - сказал сквозь слезы Волька.

    Действительно, для своих трех с лишним тысяч лет старик сохранился совсем неплохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста - ста десяти лет. Любой из наших читателей выглядел бы в его годы значительно старше.

    - Ну, уж ты скажешь - "очень молодо!"- самодовольно ухмыльнулся Хоттабыч и добавил: - Нет, вернуть сию же минуту твоего друга Женю я не в силах…

    Волькино лицо окамедело от горя.

    - …но, - продолжал старик многозначительно, - если его отсутствие так тебя огорчает, мы сможем за ним; слетать…

    - Слетать?! В Бенэм?! На чем?

    - То есть как это "на чем?" Не на птицах же нам лететь, -ехидно отвечал Хоттабыч. - Конечно, на ковресамолете, о превосходнейший в мире балда.

    На этот раз Волька был уже в состоянии заметить, что его назвали таким нелестным словом. Он полез в амбицию:

    - Это кого ты назвал балдой?

    - Конечно, тебя, о Волька ибн Алеша, ибо ты не по годам мудр, - произнес Хоттабыч, очень довольный, что ему вторично удалось столь удачно ввернуть в разговор новое слово.

    Волька собрался обидеться, но вовремя вспомнил, что обижаться ему в данном случае нужно только на самого себя. Он покраснел и, стараясь не смотреть в честные глаза старика, попросил никогда не называть его больше балдой, ибо он не заслуживает этого звания.

    - Хвалю твою скромность, бесценный Волька ибн Алеша! - с чувством огромного уважения промолвил Хоттабыч.

    - Когда можно вылететь? - осведомился Волька, все еще не в силах преодолеть чувство неловкости.

    И старик ответил:

    - Хоть сейчас!

    - Тогда немедленно в полет! - сказал Волька, но тут же замялся: - Вот только не знаю, как быть с родителями… Они будут волноваться, если я улечу, ничего им не сказав. А если скажу, то не пустят.

    - Это не должно тебя беспокоить, - отвечал старик: - Я сделаю так, что они тебя ни разу не вспомнят за время нашего отсутствия.

    - Ну, ты не знаешь моих родителей!

    - А ты не знаешь Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба!..

    В одном уголке ковра-самолета ворс был в неважном состоянии, - это, наверно, постаралась моль. В остальном же ковер отлично сохранился, а что касается кистей, украшавших его, то они были совсем как новые. Вольке показалось даже, что он уже где-то видел точно такой ковер, но никак не мог вспомнить где; не то в квартире у Жени, не то в учительской комнате в школе.

    Старт был дан в саду при полном отсутствии публики. Хоттабыч взял Вольку за руку и поставил его рядом с собой на самой серединке ковра. Затем он вырвал из бороды три волоска, дунул на них и что-то зашептал, сосредоточенно закатив глаза. Ковер затрепетал, один за другим поднялись вверх все четыре угла с кистями, потом выгнулись и поднялись вверх края ковра, но середина его продолжала покоиться на траве под тяжестью тел обоих пассажиров. Потрепетав немножко, ковер застыл в неподвижности.

    Старик сконфуженно засуетился:

    - Прости меня, о любезный Волька: случилось недоразумение. Я это все сейчас исправлю.

    Хоттабыч с минутку подумал, производя какие-то сложные вычисления на пальцах. Очевидно, на сей раз он пришел к правильному решению, потому что лицо его прояснилось. Он выдрал из бороды еще шесть волосков, половинку одного из них оторвал и выбросил как лишнюю, а на остальные, как и в первый раз, подул и произнес, закатив глаза, заклинание. Теперь ковер выпрямился, стал плоским и твердым, как лестничная площадка, и стремительно рванулся вверх, увлекая на себе улыбающегося Хоттабыча и Вольку, у которого голова кружилась не то от восторга, не то от высоты, не то от того и другого вместе.

    Ковер поднялся выше самых высоких деревьев, выше самых высоких домов, выше самых высоких фабричных труб и поплыл над городом, полным сияющего мерцания огней. Снизу доносились приглушенные расстоянием человеческие голоса, автомобильные сирены, пение гребцов на реке, отдаленные звуки духового оркестра.

    Вечерняя темнота окутала город, а здесь, наверху, еще виден был багровый солнечный диск, медленно оседавший за горизонт.

    - Интересно… - промолвил Волька задумчиво, - интересно, на какой мы сейчас высоте?

    - Локтей шестьсот-семьсот, - отвечал Хоттабыч, продолжая что-то высчитывать на пальцах.

    Между тем ковер лег на курс, продолжая одновременно набирать высоту. Хоттабыч величественно уселся, поджав под себя ноги и придерживая рукой шляпу.

    Волька осторожно нагнулся и попытался сесть, поджав вод себя ноги, как это сделал Хоттабыч, но никакого удовлетворения, а тем более удовольствия от этого способа сидения не испытал. Тогда, зажмурив глаза, чтобы побороть противное чувство головокружения, Волька уселся, свесив ноги с ковра. Так было удобнее, но зато немилосердно дуло в ноги; их относило ветром в сторону, и они все время находились под острым углом к туловищу. Убедившись, что и этот способ сидения не дает подлинного отдыха, Волька кое-как устроился, вытянув ноги вдоль ковра.

    К этому времени ковер вошел в полосу облаков. Изза пронизывающего тумана Волька еле мог различать очертания Хоттабыча, хотя тот сидел рядом с ним. Ковер, кисти ковра, Волькина одежда и все находившееся в его карманах набухло от сырости.

    - У меня есть предложение, - сказал Волька, щелкая зубами.

    - М-м-м? - вопросительно промычал Хоттабыч.

    - Я предлагаю набрать высоту и вылететь из полосы тумана.

    - С любовью и удовольствием, любезный Волька! Сколь поразительна зрелость твоего ума!

    Ковер, хлюпая набрякшими кистями, тяжело взмыл вверх, и вскоре над ними уже открылось чистое темно-синее небо, усеянное редкими звездами, а под ними покоилось белоснежное море облаков с застывшими округлыми волнами.

    Теперь наши путешественники уже больше не страдали от сырости. Теперь они страдали от холода.

    - Х-х-хор-рро-шо б-было б-бы сейчас д-достать чего-нибудь т-тепленького из одежды! - мечтательно сказал Волька, не попадая зуб на зуб.

    - П-по-по-жалуйста, о блаженный Волька ибн Алеша! -ответствовал Хоттабыч и прикрыл свернувшегося калачиком Вольку неведомо откуда появившимся халатом.

    Волька уснул, а ковер-самолет неслышно пролетал над горами и долинами, над полями и лугами, над реками и ручейками, над колхозами и городами. Все дальше и дальше на юго-восток, все ближе и ближе к таинственному Бенэму, где томился юный невольник Женя Богорад.

    Волька проснулся часа через два, когда еще было совсем темно. Его разбудили стужа и какой-то тихий мелодичный звон, походивший на звон ламповых хрустальных подвесков. Это звенели сосульки на бороде Хоттабыча и обледеневшие кисти ковра. Вообще же весь ковер покрылся противной, скользкой ледяной коркой. Это отразилось на его летных качествах и в первую очередь - на скорости полета. Кроме того, теперь при самом незначительном вираже этого сказочного средства передвижения его пассажирам угрожала смертельная опасность свалиться в пропасть. А тут еще начались бесчисленные воздушные ямы. Ковер падал со страшной высоты, нелепо вихляя и кружась. Волька и Хоттабыч хватались тогда за кисти ковра, невыносимо страдая одновременно от бортовой и килевой качки, от головокружения, от холода и, наконец, - чего греха таить! - просто от страха.

    Старик долго крепился, но после одной особенно глубокой воздушной ямы пал духом и робко начал:

    - О отрок, подобный отрезку луны, одно дело было забросить твоего друга в Бенэм - для этого потребовалось ровно столько времени, сколько нужно, чтобы сосчитать до десяти, совсем другое дело - лететь на ковре-самолете. Видишь, мы уже сколько летим, а ведь пролетели едва одну десятую часть пути. Так не повернуть ли нам обратно, чтобы не превратиться в кусочки льда?

    - …И оставить товарища в беде? Ну, знаешь, Хоттабыч, я тебя просто не узнаю!

    Через некоторое время Хоттабыч, посиневший от холода, но чем-то очень довольный, снова разбудил Вольку.

    - Неужели нельзя дать человеку спокойно поспать! -забрюзжал Волька и с головой накрылся халатом.

    Но старик сорвал с него халат и крикнул:

    - Я пришел к тебе с радостью, о Волька! Нам незачем лететь в Бенэм. Ты меня можешь поздравить: я уже снова умею расколдовывать. Бессонная ночь на морозе помогла мне вспомнить забытое свое мастерство. Прикажи возвращаться обратно, о юный мой повелитель!

    - А Женя?

    - Не беспокойся! Он вернется одновременно с нами или даже чуть раньше.

    - Тогда не возражаю, - сказал Волька и снова прилег вздремнуть…

    И вот продрогшие, но счастливые пассажиры ковра-самолета финишировали наконец в том же самом месте, откуда они накануне отправились в свой беспосадочный перелет.

    - Волька! - услышали они тотчас же мальчишеский голос, доносившийся из-под старой развесистой яблони.

    - Женька! Ой, Женька!.. Хоттабыч, это ведь Женька! -крикнул Волька и сломя голову помчался к своему приятелю. -Женя, это ты?

    - Я, а то кто? Конечно, я.

    - Из Бенэма?

    - А то откуда? Ясное дело, из Бенэма.

    - Ой Женечка, а как ты там очутился?

    - А очень просто. Сижу это я в кино, и вдруг, понимаешь, вж-ж-ж! Ка-ак засвистит! Ка-а-ак зашумит! Смотрю, а я уже в Бенэме… Ты про гброд Сокке помнишь?

    Волька обиженно промолчал.

    - Ну так вот, я как раз в ней, в этой самой Сокке, и очутился. Смотрю, а я в большущем-сарае из какихто палок. Темнота, жарища, как в печке. Что такое? Слышу - шаги, дверь открывается, входят какие-то люди в чалмах, хватают меня за руки и волокут во двор. Я упираюсь, а они волокут. Я упираюсь, а они бьют меня палками по спине и волокут, волокут, волокут… Выволокли. А там уже стоит покупатель. Понимаешь, по-ку-па-тель! Пришел покупать меня в рабы! Они там людей продают и покупают! Но я не дрогнул. Я говорю: "В чем дело? Почему вы меня держите за руки? Какое право вы имеете драться? Я свободный советский человек". Тогда один из них говорит: "Тут тебе, болван, не Советский Союз, и ты не свободный человек, а мой раб. И я, говорит, тебя сейчас продам вот этому достойному господину, и ты будешь работать на его кофейной плантации". Я тогда говорю: "Ну, это мы еще посмотрим. Лучше я умру, чем быть рабом. И вообще, я буду на вас жаловаться". А они только смеются: "Попробуй, говорят, жаловаться. Кому, говорят, ты собираешься жаловаться? Уж не этому ли телеграфному столбу? Или, быть может, нашему губернатору? Попробуй только - он прикажет всыпать тебе семьдесят пять ударов бамбуковой палкой по твоим пяткам". А я тут как раз вижу - мимо проходит офицер в белом пробковом шлеме. Я ему кричу: "Обратите внимание! Здесь людьми торгуют! Меня хотят продать в рабство!" А офицер как ни в чем не бывало проходит дальше. Даже глазом не моргнул. Вижу-дело плохо, надо спасаться, пока не поздно, да ка-ак рванусь у него из рук, да ка-ак выбегу на уличку! А они - за мной. А я от них на другую уличку, а оттуда - на третью. А они за мной бегут, кричат: "Держите его, держите его, держите раба, убежавшего от своего господина!" А тут как раз мимо скрипит повозка, запряженная буйволами, а погоняет этих буйволов какой-то худой-худой гражданин, почти голый. Я вырываю у него из рук бамбуковую палку да ка-ак размахнусь ею, да как брошусь на моих преследователей!.. И вдруг-бац! - и я вдруг уже не в Бенэме, а под этим деревом… И тут что самое главное? Главное, что я не дрогнул, а сразу стал бороться, - вот что самое главное!.. А еще главнее, Волька, если бы ты только видел, какие там худущие люди, - крестьяне, рабочие!.. А нищих какая масса! Полные улицы нищих-совсем-совсем голые! Тощие, как скелет в нашем биологическом кабинете, только коричневые! Даже смотреть на них невозможно: ужас как обидно! Только почему они не борются? Знаешь, если бы я остался там рабом, я бы обязательно организовал восстание, честное пионерское!.. Как Спартак!.. А ты?

    - Ясно! Раз там капиталистический строй, надо бороться!

    - А я, понимаешь, бегу, бегу… Вот-вот попадусь!.. И вдруг-бац! Смотрю, а я под деревом, и тут вы с этим старичком появились. Да, слушай: кто этот старичок? Что-то я его как будто где-то уже видел…

    - Признавайся, - сказал Волька: - хотел ты вчера посудачить с ребятами насчет моего экзамена по географии?

    - А что?

    - А то, что он этого не любит.

    - Чего не любит?

    - А того, чтобы про меня ребята болтали лишнее.

    - Фу-фу!

    - Вот тебе и "фу-фу"! Р-раз-и в Бенэм! У него это просто!

    - Он тысячу раз прав, мой юный друг Волька ибн Алеша, -скромно подтвердил Хоттабыч, приблизившийся тем временем к яблоне, под которой шел разговор. - Нет для меня ничего сложного и трудного, когда потребуется услужить ему.

    - Кто этот старик? - повторил Женя шепотом свой вопрос.

    - Да, будьте знакомы, - сказал официальным голосом Волька и представил Хоттабычу своего вновь обретенного приятеля.

    - Очень приятно, - сказали в один голос и Хоттабыч и его недавняя жертва.

    А Хоттабыч подумал немножко, пожевал губами и добавил:

    - Нет границ моему счастью познакомиться с тобою. Друзья моего юного повелителя - лучшие мои друзья.

    - Повелителя? - удивился Женя.

    - Повелителя и спасителя.

    - Спасителя? - не удержался и громко фыркнул на него Женя.

    - Напрасно смеешься, - строго взглянул Волька, - тут ничего смешного нету.

    И он вкратце рассказал обо всем, что уже известно нашим внимательным читателям.

    - Пойдем погуляем, о кристалл моей души, - сказал на другой день Хоттабыч.

    - Только при одном условии, - твердо заявил Волька: - при условии, что ты не будешь больше шарахаться от каждого автобуса, как деревенская лошадь… Хотя, пожалуй, я напрасно обидел деревенских лошадей: они уже давно перестали бояться машин. Да и тебе пора привыкнуть, что это не джирджисы какие-нибудь, а честные советские двигатели внутреннего сгорания.

    - Слушаю и повинуюсь, о Волька ибн Алеша, - покорно отвечал старик.

    - В таком случае, повторяй за мной: я больше не буду бояться…

    - Я больше не буду бояться… - повторил с готовностью Хоттабыч.

    - …автобусов, троллейбусов, трамваев, грузовиков, самолетов…

    - …автобусов, троллейбусов, трамваев, грузовиков, самолетов…

    - …автомашин, прожекторов, экскаваторов, пищущих машинок…

    - …автомашин, прожекторов, экскаваторов, пищущих машинок…

    - …патефонов, радиорупоров, пылесосов…

    - …патефонов, радиорупоров, пылесосов…

    - …электрических выключателей, примусов, дирижаблей, вентиляторов и резиновых игрушек "уйдиуйди".

    - …электрических выключателей, примусов, дирижаблей, вентиляторов и резиновых игрушек "уйдиуйди".

    - Ну вот, как будто и все, - сказал Волька.

    - Ну вот, как будто и все, - машинально повторил вслед за ним Хоттабыч, и оба рассмеялись.

    Чтобы закалить стариковы нервы, они раз двадцать пересекли пешком самые оживленные городские перекрестки, проехали на трамвае много остановок и, наконец, утомленные, но довольные залезли в автобус.

    Они ехали, блаженно покачиваясь на кожаных подушках сидений. Волька углубился в чтение "Пионерской правды", старик о чем-то думал, изредка благожелательно поглядывая на своего юного спутника. Потом лицо Хоттабыча расплылось в довольной улыбке: он, очевидно, придумал что-то приятное.

    Автобус довез их почти до самого дома. Вскоре они уже были в Волькиной комнате.

    - Знаешь что, о достойнейший из учащихся средней школы, -начал Хоттабыч сразу, как только они закрыли за собой дверь, -ты должен был бы, на мой взгляд, быть холоднее и сдержанней в обращении с юными обитателями твоего двора. Поверишь ли, сердце разрывалось у меня на части, когда я слышал, как они встречали тебя криками: "Эй, Волька!" "Здорово, Волька!" и тому подобными, явно недостойными тебя возгласами. Прости мне мою резкость, благословеннейший, но ты совершенно напрасно распустил их. Ну какая они ровня тебе - богатейшему из богачей, не говоря уж о прочих твоих неисчислимых достоинствах!

    - Ну вот еще! - удивленно возразил Волька. - Они мне как раз самая ровня, а один даже из восьмого класса. И все мы совершенно одинаково богаты…

    - Нет, это ты ошибаешься, о опахало моей души! -торжествующз вскричал тогда Хоттабыч и подвел Вольку к окну. -Смотри и убеждайся в правоте моих слов!

    Перед глазами Вольки предстала удивительная картина.

    Еще несколько минут назад левую половину огромного двора занимали волейбольная площадка, большая куча желтого-прежелтого песка на забаву самым маленьким обитателям дома, "гигантские шаги" и качели для любителей сильных ощущений, турник и кольца для тех, кто увлекается легкой атлетикой, и для всех жителей двора - одна длинная и две круглые клумбы, весело пестревшие ярчайшими цветами.

    Сейчас вместо всего этого возвышались сверкающие громады трех мраморных дворцов в древнеазнатском вкусе. Богатая колоннада украшала их фасады. На плоских крышах зеленели тенистые сады, а на клумбах алели, желтели и синели невиданные цветы. Капельки воды, бившей из роскошных фонтанов, играли в лучах солнца, как драгоценные камни.

    У входа в каждый дворец стояло по два великана с громадными кривыми мечами в руках. Завидев Вольку, великаны, как по команде, пали ниц и громоподобными голосами приветствовали его. При этом из их ртов вырвались огромные языки пламени, и Волька невольно вздрогнул.

    - Да не страшится мой юный повелитель этих существ, -успокоил его Хоттабыч, - это мирные ифриты, поставленные мною у входов для вящей твоей славы.

    Великаны снова пали ниц и, изрыгая пламя, покорно проревели:

    - Повелевай нами, о могучий наш господин!

    - Встаньте, пожалуйста! Я вас прошу немедленно встать, -сконфузился Волька. - Ну куда это годится - падать на колени! Прямо феодализм какой-то! Да встаньте вы наконец, и чтоб этого больше не было-этого пресмыкательства! Стыдно!.. Честное пионерское, стыдно!

    Ифриты, недоуменно поглядывая друг на друга, поднялись на ноги и молча вытянулись в прежней напряженной позе "на караул".

    - Ну вот еще что! - сказал Волька, все еще сконфуженный. - Пойдем, Хоттабыч, посмотрим твои дворцы. - И, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, он вошел внутрь дворца.

    - Это не мои дворцы. Это твои дворцы, - почтительно возразил старик, следуя за Волькой.

    Но тот пропустил слова Хоттабыча мимо ушей.

    Первый дворец был целиком из драгоценного розового мрамора. Его восемь тяжелых резных дверей, изготовленных из сандалового дерева, были украшены серебряными гвоздями и усыпаны серебряными звездами и ярко-алыми рубинами.

    Второй дворец был из голубоватого мрамора. В нем было десять дверей из редчайшего эбенового дерева. Они были украшены золотыми гвоздями и усыпаны алмазами, сапфирами и изумрудами.

    Посреди этого дворца поблескивал зеркальной гладью просторный бассейн, а в нем плескались золотые рыбы, каждая величиной с доброго осетра.

    - Это вместо твоего маленького аквариума, - застенчиво объяснил Хоттабыч. - Мне кажется, что только таким аквариумом ты можешь пользоваться, не роняя своего высокого достоинства.

    "Д-да, - подумал про себя Волька, - попробуй-ка взять в руки этакую золотую рыбку - без рук останешься".

    - А теперь, - сказал Хоттабыч, окажи мне честь и окинь благосклонным взором третий дворец.

    Они вошли в чертоги третьего дворца, блиставшего таким великолепием, что Волька ахнул:

    - Да ведь это вылитое метро! Ну прямо станция "Киевский вокзал"!

    - Ты еще не все видел, о благословенный Волька! - оживился Хоттабыч.

    Он вывел Вольку на улицу. Великаны взяли немедленно мечи "на караул", но Хоттабыч, не обращая на них внимания, указал мальчику на полированные золотые доски, украшавшие сверху входы во дворцы. На каждой из них были высечены одни и те же надписи, от которых Вольку сразу бросило в жар и в холод:

    "Дворцы эти принадлежат благороднейшему и славнейшему из отроков этого города, красавцу из красавцец, умнейшему из умных, преисполненному неисчислцмых достоинств и совершенств, непоборимому и непревзойденному знатоку географии и прочих наук, первейшему из ныряльщиков искуснейшему из пловцов и волейболистов, непобедимому чемпиону комнатного биллиарда и пинг-понга - царственному юному пионеру Вольке ибн Алеше, да славится во веки веков имя его и имя его счастливых родителей".

    - С твоего позволения, - сказал Хоттабыч, которого распирало от гордости и счастья, - я хотел бы, чтобы ты, поселившись в этих дворцах вместе с твоими родителями, уделил и мне уголок, дабы твое новое местожительство не отделяло меня от тебя и я имел бы возможность во всякое время выражать тебе свое глубокое уважение и преданность.

    - Так вот, - ответил Волька после некоторого молчания, -во-первых, в этих надписях маловато самокритики… Но это, в конце концов, неважно. Это неважно потому, что вывески вообще надо заменить другими.

    - Я понимаю тебя и не могу не обвинить себя в недомыслии, - смутился старик. - Конечно, надо было сделать надписи из драгоценных камней. Ты этого вполне достоин.

    - Ты меня неправильно понял, Хоттабыч. Я хотел бы, чтобы на доске было написано, что эти дворцы являются собственностью Роно. Видишь ли, в нашей стране дворцы принадлежат Роно… или санаториям.

    - Какому такому Роно? - удивился старик.

    Волька неправильно истолковал восклицание Хоттабыча.

    - Все равно какому, - простодушно ответил он, - но лучше всего Советскому. В этом районе я родился, вырос, научился читать и писать.

    - Я не знаю, кто такой этот Роно, - произнес Хоттабыч с горечью в голосе, - и вполне допускаю, что он достойный человек. Но разве Роно освободил меня из тысячелетнего заточения в сосуде? Нет, это сделал не Роно, а ты, прекраснейший отрок, и именно тебе, или никому, будут принадлежать эти дворцы.

    - Но пойми же…

    - И не хочу понимать! Или тебе, или никому!

    Волька еще никогда не видел Хоттабыча таким разъяренным. Его лицо побагровело, глаза, казалось, метали молнии. Видно было, что старик еле сдерживается, чтобы не обрушить свой гнев на мальчика.

    - Значит, ты не согласен, о кристалл моей души?

    - Конечно, нет. Зачем они мне дались, эти дворцы? Что я -клуб, учреждение какое-нибудь или детский сад?

    - Иэхх! - горестно воскликнул тогда Хоттабыч в махнул руками. - Попробуем другое!..

    В то же мгновение дворцы расплылись в своих очертаниях, заколыхались и растаяли в воздухе, как туман, развеянный ветром. С воплями взвились вверх в исчезли великаны…

    Зато теперь двор был полон тяжело нагруженных слонов, верблюдов и ослов. В раскрытые ворота продолжали прибывать все новые и новые караваны. Крики чернокожих погонщиков, одетых в белоснежные бурнусы, сливались с трубными звуками, которые издавали слоны, с воплями верблюдов, с ревом ослов, с топотом сотен копыт, с мелодичным позвякиваньем колокольчиков и бубенцов.

    Коротенький, до черноты загорелый человек в богатой шелковой одежде слез со своего слона, вышел на середину двора, троекратно ударил палочкой из слоновой кости по асфальту мостовой, и из мостовой вдруг забил мощный фонтан. Сейчас же погонщики с кожаными ведрами в руках озабоченно выстроились в длинную очередь, и вскоре двор заполнился сопеньем, чмоканьем и пофыркиваньем жадно пивших животных.

    - Все это твое, о Волька! - воскликнул Хоттабыч, стараясь перекричать гам, стоявший за окном. - Прошу тебя, прими благосклонно мой скромный дар.

    - Что - все? - спросил оглушенный шумом Волька.

    - Все. И слоны, и верблюды, и ослы, и все золото и драгоценности, груженные на них, и люди, состоящие при этих грузах, и животные. Все это твое!

    Час от часу не легче. Только что Волька чуть не стал владельцем трех роскошных, но совершенно ненужных ему дворцов. А сейчас ои становился сразу обладателем несметного количества драгоценностей, слоновладельцем и, так сказать, на сладкое -рабовладельцем!

    Первой мыслью было умолить Хоттабыча убрать его никчемные дары, пока еще никто их не заметил.

    Но Волька сразу же вспомнил историю с дворцами. Если бы ок потолковей повел тогда разговор, можно было, пожалуй, сделать так, чтобы дворцы остались украшать собой город.

    Одним словом, нужно было выиграть время для размышлений и выработки оперативного плана.

    - Знаешь что, Хоттабыч? - сказал он, стараясь говорить как можно непринужденней. - А не покататься ли нам на верблюде, пока люди управятся с караваном?

    - С радостью и удовольствием, - доверчиво отвечал старик.

    Через минуту двугорбый корабль пустыни, величественно покачиваясь и надменно оглядываясь по сторонам, вышел на улицу, неся на своей спине взволнованного Вольку и Хоттабыча, который чувствовал себя как дома и томно обмахивался шляпой.

    - Верблюд! Верблюд! - обрадовались ребятишки, выскочившие на улицу одновременной в таком количестве, как будто для них было привычным делом ожидать в это время появления верблюдов.

    Они тесным кольцом окружили невозмутимое животное, возвышавшееся над ними, как двухэтажный троллейбус над тележками с газированной водой. Какой-то мальчишка скакал на одной ноге и восторженно вопил:

    Едут люди

    На верблюде!..

    Едут люди

    На верблюде!..

    Верблюд подошел к перекрестку как раз тогда, когда на светофоре загорелся красный свет. Не приученый к правилам уличного движения, он хладнокровно переступил жирную белую черту на мостовой, хотя перед нею было большими буквами написано: "Стоп!" Но напрасно Волька старался удержать хмурое животное по эту сторону черты. Корабль пустыни, спокойно перебирая ногами, продолжал свой путь прямо к милиционеру, который уже вытащил из сумки квитанционную книжку для взимания штрафа.

    Вдруг раздался громкий рев сирены, заскрежетал тормоз, и под самым носом хладнокровно посапывавшего верблюда остановилась голубая автомашина. Из нее выскочил шофер и принялся честить и верблюда и обоих его седоков.

    Действительно, еще одна секунда - и произошло бы непоправимое несчастье.

    - Попрошу поближе к тротуару, - вежливо проговорил милиционер и приложил руку к козырьку.

    Вольке с трудом удалось заставить верблюда подчиниться этому роковому распоряжению.

    Сразу собралась толпа. Начались разговоры и пересуды:

    - Первый раз вижу: в Москве - и вдруг разъезжают на верблюдах!..

    - Подумать только - чуть-чуть несчастье не приключилось!..

    - Неужто ребенку нельзя уж на верблюде покататься?

    - Никому не позволено нарушать правила уличного движения…

    - А вы бы сами попробовали остановить такое гордое животное. Это вам, гражданин, не машина!

    - И откуда только люди в Москве верблюдов достают, уму непостижимо!

    - Не иначе, как из зоопарка. Там их несколько штук.

    - Страшно подумать, что могло бы случиться. Молодец шофер!

    - Милиционер безусловно прав…

    Волька почувствовал, что попал в неприятную историю. Он свесился с верблюда и принялся неловко извиняться:

    - Товарищ милиционер, я больше не буду! Отпустите нас, пожалуйста… Нам верблюда кормить пора… Ведь в первый же раз…

    - Ничего не могу поделать, - сухо отвечал милиционер. - В таких случаях все говорят, что в первый раз.

    Волька продолжал свои тщетные попытки разжалобить сурового милиционера, когда вдруг почувствовал, что Хоттабыч дернул его за рукав.

    - О юный мой повелитель - сказал Хоттабыч, хранивший до этого надменное молчание. - О юный мой повелитель, мне грустно видеть унижения, на которые ты идешь, для того чтобы избавить меня от неприятностей. Все эти люди недостойны целовать твои пятки. Дай же им понять пропасть, отделяющую их от тебя.

    Волька в ответ только досадливо отмахнулся, но вдруг почувствовал, что с ним повторяется та же история, что и во время экзамена по географии; он снова не был волен над своей речью.

    Он хотел сказать:

    "Товарищ милиционер, я очень прошу вас - отпустите меня. Я обещаю вам до самой смерти никогда не нарушать правил уличного движения".

    Но вместо этой смиренной просьбы он вдруг заорал на всю улицу:

    - Как ты смеешь задерживать меня! На колени! Немедленно на колени передо мной или я тотчас же учиню с тобою нечто страшное!..

    Хоттабыч при этих словах удовлетворенно осклабился и тщательно расправил пальцами усы. Что же касается милиционера и окружающей толпы, то все они от неожиданности были даже не столько возмущены, сколько ошарашены этими наглыми словами.

    - Я самый выдающийся отрок этого города! - продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия. - Вы недостойны целовать мои пятки!.. Я красавец!.. Я ум-ни-ца!..

    - Ладно, - хмуро отозвался милиционер, - в отделении разберутся, какой вы умница.

    "Ой, что за чепуху я порю! Сущее хулиганство!.." - ужасался Волька, в то время как из его рта вылетели грозные слова:

    - Горе тебе, осмелившемуся испортить доброе состояние моего духа! Останови же твои дерзкие речи, пока не поздно!

    В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашептывать Вольке свои нелепые высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза.

    - Товарищи!.. Граждане!.. Голубчики!.. Вы не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, старик, заставляет меня так говорить…

    Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал:

    - Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен!..

    Он прекрасно понимал, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего поделать не мог. Между тем чувство негодования и недоумения сменилось у тех, кто слушал Вольку, чувством беспокойства за него. Было ясно, что в нормальном состоянии ни один советский мальчик не вел бы такие глупые и наглые речи.

    И вдруг раздался взволнованный женский голос:

    - Граждане! У ребенка сильный жар!.. Мальчик ведь прямо дымится!

    - Это еще что за недостойные слова! - прокричал в ответ Волька и с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы черного дыма.

    Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызвать "скорую помощь", и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу:

    - Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе немедленно перенести верблюда вместе с нами подальше от этого места… Лучше всего за город. А то нам худо будет… Слышишь? Не-мед-лен-но!..

    - Слушаю и повинуюсь, - также шепотом ответил старик.

    И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении.

    А через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда оставлен пассажирами. Он, очевидно, и по сей день пасется где-то в окрестностях Москвы. Его очень легко узнать, если он вам попадется на глаза: у него уздечка вся усыпана бриллиантами и изумрудами.

    Когда они с Хоттабычем вернулись домой, у Вольки, несмотря на все пережитые за день неприятности, было приподнятое настроение. Он наконец придумал, что ему сделать с несметными богатствами, свалившимися на него как снег на голову.

    Прежде всего он справился у Хоттабыча, может ли тот сделать этих всех погонщиков с их слонами, верблюдамп, ослами и всей поклажей невидимыми для постороннего глаза.

    - Только прикажи, и все будет исполненно мгновенно, - с готовностью отвечал Хоттабыч.

    - Очень хорошо, - сказал Волька. - В таком случае, сделай их, пожалуйста, пока что невидимыми, и давай ложиться спать. Завтра нам придется встать с восходом солнца.

    - Слушаю и повинуюсь.

    И вот граждане, собравшиеся во дворе, чтобы поглазеть на шумный и необычный караван, внезапно увидели, что двор совершенно пуст, и, пораженные, разошлись по домам.

    Волька, наскоро поужинав, с удовольствием разделся и улегся в кровать, прикрывшись по случаю жары одной только простыней.

    А Хоттабыч, решивший свято соблюдать старинные обычаи джиннов, превратился в невидимку и улегся у самого порога, чтобы охранять покой своего юного спасителя. Он совсем было уже собрался завести степенную беседу, когда дверь неожиданно раскрылась, и бабушка, пришедшая, как всегда, попрощаться на ночь со своим внуком, споткнулась о невидимого Хоттабыча и шлепнулась на пол.

    - Ты понимаешь, тут что-то лежало у порога! - испуганно сообщила она прибежавшему на шум Алексею Алексеевичу.

    - Где оно лежало, это что-то? - спросил ее Алексей Алексеевич. - И, кстати, как оно, это что-то выглядело?

    - Никак оно не выглядело, Алешенька, - отрегила старушка.

    - Что ж это ты, мама, о пустое место споткнулась, что ли? - облегченно рассмеялся Волькин отец, довольный, что бабушка нисколько не пострадала при падении.

    - Выходит, что о пустое место, сынок, - растерянно отвечала бабушка и, в свою очередь, сконфуженно рассмеялась.

    Они пожелали Вольке спокойной ночи и ушли. А Хоттабыч благоразумно перебрался под Волькину кровать. Уж там-то никто на тебя не наступит. Да и к Вольке ближе.

    Некоторое время оба наших героя лежали молча. Волька никак не мог решить, как начать предстоящий щекотливый разговор.

    - Спокойной ночи! - доброжелательно произнес Хоттабыч из-под кровати.

    И Волька понял, что пора начинать.

    - Хоттабыч, - сказал он, свесив голову с кровати, - мне нужно с тобой немножко поговорить.

    - Уж не насчет ли сегодняшних моих даров? - опасливо осведомился Хоттабыч и, получив утвердительный ответ, тяжело вздохнул.

    - Видишь ли, дорогой Хоттабыч, мне хотелось бы знать, имею ли я право распоряжаться твоими подарками так, как мне заблагорассудится.

    - Бесспорно.

    - И как бы я ими не распорядился, ты не будешь на меня в обиде?

    - Не буду, о Волька. Смею ли я обидеться на человека, столь много сделавшего для меня!

    - Если тебе нетрудно, Хоттабыч, то, пожалуйста, поклянись.

    - Клянусь! - глухо промолвил под кроватью Хоттабыч, понимавший, что это все неспроста.

    - Ну, вот и хорошо! - обрадовался Волька. - Значит, ты не обидишься, если я скажу, что лично мне эти подарки совершенно ни к чему. Хотя я очень и очень тебе благодарен.

    - О горе мне! - простонал в ответ Хоттабыч. - Ты снова отказываешься от моих даров!.. Но ведь это уже не дворцы! Ты видишь, о Волька: я больше не дарю тебе дворцов. Скажи просто: ты брезгуешь дарами твоего преданнейшего слуги.

    - Ну рассуди сам, Хоттабыч, ведь ты очень умный старик: ну на что мне эта уйма драгоценностей?

    - Чтобы быть богатейшим из богачей, вот для чего, -сварливо пояснил Хоттабыч. - Уж не скажешь ли ты, что тебе не угодно стать первым богачом своей страны? С тебя это станется, о капризнейший из непонятнейший из встречавшихся мне отроков! Деньги - это власть, деньги - это слава, деньги - это сколько угодно, друзей! Вот что такое деньги!

    - Кому нужны друзья за деньги, слава за деньги? Ты меня просто смешишь, Хоттабыч! Какую славу можно приобрести за деньги, а не честным трудом на благо своей родине?

    - Ты забыл, что деньги дают самую верную и прочную власть над людьми, о юный и неисправимый спорщик.

    - Это там, где капиталисты, но не у нас.

    - Сейчас ты скажешь, что в вашей стране люди не хотят стать богаче. Ха-ха-ха! - Хоттабычу казалось, что он высказал очень едкую мысль.

    - Нет, почему, же, - терпеливо отвечал Волька. - Человек, который приносит больше пользы для родины, зарабатывает у нас больше, чем тот, который приносит меньше пользы. Конечно, каждый хочет заработать больше, но только честным трудом.

    - Пусть будет так, - сказал Хоттабыч. - Я очень далек от того, чтобы толкать своего возлюбленного друга на нечестные заработки. Если тебе не нужны драгоценности, обрати их в деньги и давай эти деньги в рост. Согласись, это весьма почтенное занятие - давать деньги в рост тем, кто в них нуждается.

    - Ты с ума сошел! - возмутился Волька. - Ты просто не понимаешь, что ты говоришь! Советский человек - и вдруг ростовщик! Да и кто к нему пошел бы, даже если бы где-нибудь вдруг завелся такой кровосос? Если нашему человеку требуются деньги, он может обратиться в кассу взаимопомощи или занять у товарища. А ростовщик-это ведь кровосос, паразит, мерзкий эксплуататор, вот кто! А эксплуататоров в нашей стране нет и никогда не будет. Баста! Попили нашей крови при капитализме!

    - Тогда, - не унимался приунывший Хоттабыч, - накупи побольше товаров и открой собственные лавки во всех концах города. Ты станешь именитым купцом, и все будут уважать тебя и воздавать почести.

    - Да неужели тебе не понятно, что частник - это гот же эксплуататор? Торговлей у нас занимается государство, кооперация. А зарабатывать себе деньги, торгуя в собственном магазине…

    - Хм! - Хоттабыч сделал вид, будто согласился. -Предположим, что это так, как ты говоришь. А производить разные товары - уж это, надеюсь, честное занятие?

    - Безусловно! Вот видишь, - обрадовался Волька, - ты начинаешь понимать мою мысль!

    - Очень рад, - кисло улыбнулся Хоттабыч. - Помнится, ты мне как-то говорил, что твой глубокоуважаемый отец работает мастером на заводе. Так ли я говорю?

    - Угм!

    - Он самый главный на этом заводе?

    - Нет, не самый. Папа-мастер, а еще над ним есть начальник цеха, главный инженер, директор.

    - Ну так вот, - победоносно заключил свою мысль Хоттабыч - на богатства, которые я тебе дарю, ты сможешь купить своему превосходному отцу завод, на котором он работает, и еще много разных других заводов.

    - Он и так принадлежит отцу.

    - Но ведь ты только что сам говорил, Волька ибн Алеша…

    - Ему, если хочешь знать, принадлежат и завод, на котором он работает, и все другие заводы и фабрики, и все шахты, рудники, железные дороги, земли, воды, горы, лавки, школы, университеты, клубы, дворцы, театры, парки и кино всей страны. И мне они принадлежат, и Женьке Богораду, и его родителям, и…

    - Ты хочешь сказать, что у отца твоего имеются компаньоны?

    - Бот именно - компаньоны! Около двухсот миллионов равноправных компаньонов! Сколько же, сколько населения в нашей стране!

    - У вас очень странная и непонятная для моего разумения страна, - буркнул Хоттабыч из-под кровати и замолчал…

    На рассвете следующего дня телефонный звонок поднял с постели заведующего районным отделением Государственного банка. Заведующего экстренно вызывали в контору. Взволнованный таким ранним звонком, он примчался к месту работы и увидел во дворе дома, где помещалось отделение банка, множество слонов, верблюдов и ослов, нагруженных тяжелыми тюками.

    - Тут один гражданин хочет внести вклад, - сообщил ему растерянный дежурный.

    - Вклад? - удивился заведующий. - В такую рань?.. Какой вклад?..

    В ответ на это дежурный молча протянул заведующему исписанный твердым детским почерком листок из ученической тетради. Заведующий прочитал бумажку и попросил дежурного ущипнуть его за руку. Дежурный растерянно выполнил эту просьбу. Заведующий поморщился от боли, снова посмотрел на листок и промолвил.

    - Невероятно! Просто невероятно!

    Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил Государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего, двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек.

    Эта сумма могла получиться на несколько десятков рублей больше, но Волька оставил у себя три золотые монеты, чтобы заказать для бабушки золотые коронки на зубы…

    Но самое удивительное случилось минутой позже. Сначала животные, на которых привезли сокровища, потом люди, которые привели животных, а потом привезенные на этих животных сокровища вдруг заколебались, стали прозрачными, как пар, и, как пар, растаяли в воздухе. Свежий утренний ветерок вырвал из рук изумленного заведующего листок с заявлением, взметнул его высоко над зданием и унес в неизвестном направлении. Впрочем, вскоре этот листок влетел сквозь открытое окно в комнату, в которой спал сном праведника Болька Костыльков, врос в тетрадку, из которой недавно был вырван, и снова стал совершенно чистым.

    Но и это еще не все. Уже совершенно непостижимо, как это получилось, но ни работники районного отделения Госбанка, ни Болькины соседи по двору, ни даже сам Волька ни разу впоследствии не вспомнили об этой истории. Словно кто-то начисто стер ее из их памяти.

    На старика было просто жалко смотреть. Целый день он отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм. Конечно, это было нелепым объяснением, ибо глубо с ревматизмом забираться в воду.

    Хоттабыч лежал на дне аквариума, лениво шевеля плавниками и вяло глотая воду. Когда к аквариуму подходил Волька или Женя, старик уплывал к задней стенке, весьма невежливо поворачиваясь к ним хвостом. Правда, когда Волька отлучался из комнаты, Хоттабыч вылезал из воды, чтобы немножко размяться.

    Но, едва заслышав Волькины шаги, он с тихим плеском кидался в аквариум, словно и не думал его покидать. Ему, очевидно, доставляло какое-то горькое удовлетворение, что Волька то и дело начинал упрашивать его вылезть из воды и перестать дуться. Все это старик выслушивал, повернувшись к мальчику хвостом. Стоило, однако, его юному другу развернуть учебник географии, чтобы подзаняться к переэкзаменовке, как Хоттабыч высовывался наполовину из аквариума и горько упрекал Вольку в бесчувственности. Дескать, как это можно заниматься разными пустяками, когда старый человек так мучается резматизмом.

    Но лишь Волька закрывал учебник, старик снова поворачивался к нему хвостом. Так продолжалось до самого вечера. В начале восьмого он резко взмахнул плавниками и выпрыгнул на пол. Отжимая воду из бороды и усов, он сдержанно промолвил обрадованному Вольке:

    - Ты меня очень обидел отказом от моих скромных подарков. Твое и мое счастье, что я обещал тебе не обижаться. В противном случае, я сделал бы с тобой нечто непоправимое, о чем сам в дальнейшем весьма бы сожалел. Ибо я полюбил тебя всей душой и особенно не могу не ценить прекрасное бескорыстие твоей дружбы.

    - Му вот и чудесно! - отвечал Волька. - Тут у меня с Женей имеется к тебе одно интересное предложение. Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк.

    - С любовью и удовольствием, - сказал Хоттабыч. - Если хочешь, поедем туда на верблюдах или на слонах.

    - Нет, что ты! Не стоит тебе затрудняться, - возразил Волька с подозрительной поспешностью. - лучше, если ты не боишься, поедем на троллейбусе.

    - А чего тут бояться? - обиделся старик. - Я четвертый день без страха взираю на эти железные повозки.

    Через полчаса Волька, Женя и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в цирк Шапито.

    Старик сбегал к кассе поинтересовался, как выглядят билеты, по которым пускают в цирк, и вскоре и у него, и у Вольки, и у Жени сами по себе возникли твердые бледно-розовые пропуска на свободные места.

    Они вошли в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.

    В одной из лож, около самой арены, было как раз три свободных стула, но Хоттабыч решительно высказался против этих мест.

    - Я не могу согласиться, - сказал он, - чтобы хоть кто-нибудь в помещении сидел выше меня и моих глубокочтимых друзей. Это было бы ниже нашего достоинства.

    Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята скрепя сердце уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра.

    Вскоре выбежали униформисты в малиновых расшитых золотом ливреях и выстроились по обе стороны выхода на арену.

    Ведущий программу зычным голосом объявил начало представления, и на арену выехала наездница, вся усеянная блестками, как елочный дед-мороз.

    - Ну как, нравится? - спросил Волька у Хоттабыча.

    - Не лишено интереса и для глаза приятно, - осторожно ответил старик.

    За наездницей последовали акробаты, за акробатами - клоуны, за клоунами - дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча, за собачками - жонглеры и прыгуны. На прыгунах закончилось первое отделение.

    Когда после звонка все снова уселись по своим местам, к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом в руках.

    - Эскимо не потребуется? - спросила она у старирика, и тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на Вольку.

    - Возьми, Хоттабыч, это очень вкусно. Попробуй!

    Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. Он угостил ребят и купил себе еще одну порцию, потом еще одну и, наконец, разохотившись, откупил у обомлевшей продавщицы сразу все наличное эскимо - сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью, пакетика с мороженым. Девушка обещала потом прийти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на удивительного покупателя.

    - Ого! - подмигнул Женя своему приятелю. - Старик дорвался до эскимо. В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски и смачно похрустывая. Последний кусок он проглотил в тот момент, когда в цирке снова зажглись все огни.

    - Мировой… комбинированный… аттракцион!.. Артист государственных цирков Афанасий Сидорелли!

    Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел невысокого роста пожилой артист в расшитом золотыми драконами синем шелковом халате. Это и был знаменитый Сидорелли. Пока его помощники раскладывали на маленьком лакированном столике все, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. При улыбке у него ярко поблескивал во рту золотой зуб.

    - Замечательно! - прошептал завистливо Хоттабыч.

    - Что замечательно! - спросил Волька, изо всех сил хлопая в ладоши.

    - Замечательно, когда у человека растут золотые зубы.

    - Ты думаешь? - рассеянно спросил Волька, следя за начавшимся номером.

    - Я убежден в этом, - ответил Хоттабыч. - Это очень красиво и богато.

    Сидорелли кончил первый номер.

    - Ну как? - спросил Волька у Жени таким тоном, будто он сам проделал этот фокус.

    - Замечательно! - восторженно ответил Женя, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Жени оказался полный рот золотых зубов.

    - Ой, Волька, что я тебе скажу! - испуганно прошептал Женя. - Ты только не пугайся: у тебя все зубы золотые.

    - Это, наверно, работа Хоттабыча, - сказал с тоской Волька.

    И действительно, старик, прислушивавшийся к разговору приятелей, утвердительно кивнул головой и простодушно улыбнулся, открыв при этом, в свою очередь, два ряда крупных, ровных золотых зубов.

    - Даже у Сулеймана ибн Дауда - мир с ним обоими! - не было во рту такой роскоши! - хвастливо сказал он. - Только не благодарите меня. Уверяю вас, вы достойны этого небольшого сюрприза с моей стороны.

    - Да мы тебя и не благодарим! - сердито бросило Женя.

    Но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дернул своего приятеля за руку.

    - Понимаешь ли, Хоттабыч, - начал он дипломатично, - это слишком будет бросаться в глаза, если сразу у всех нас троих, сидящих рядом, все зубы окажутся золотыми. На нас будут смотреть, и мы будем очень стесняться.

    - И не подумаю стесняться, - сказал Хоттабыч.

    - Да, но вот нам как-то будет все-таки не по себе. У нас пропадет все удовольствие от цирка.

    - Ну, и что же?

    - Так вот, мы тебя просим, чтобы, пока мы вернем ся домой, у нас были во рту обычные, костяные зубы.

    - Восхищаюсь, вашей скромностью, о юные мои друзья! -сказал немного обиженно старик.

    И ребята с облегчением почувствовали, что во рту у них прежние, натуральные зубы.

    - А когда вернемся домой, они снова станут золотыми? - с беспокойством прошептал Женя.

    Но Волька тихо отвечал:

    - Ладно, потом увидим… Может, старик про них позабудет.

    И он с увлечением принялся смотреть на голозокружительные фокусы Афанасия Сидорелли и хлопать вместе со всеми зрителями, когда тот из совершенно пустого ящика вытащил сначала голубя, потом курицу и, наконец, мохнатого веселого белого пуделя.

    Только один человек сердито, не высказывая гккаких признаков одобрения, смотрел на фокусника. Это был Хоттабыч.

    Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, а он, проделавший со врепени освобождения из сосуда столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но и ни одного искреннего слова одобрения.

    Поэтому, когда снова раздались рукоплескания и Сидорелли начал раскланиваться во все стороны, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб огорченно крякнул и, невзирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену.

    Одобрительный рокот прошел по цирку, а какой-то солидный гражданин сказал соседке:

    - Я тебе говорил, что этот старик - "рыжий". Это, видно, очень опытный клоун. Смотри, как он себя потешно держит. Они иногда нарочно сидят среди публики.

    К счастью для говорившего, Хоттабыч ничего не слышал, целиком поглощенный своими наблюдениями за Сидорелли. Тот как раз в это время начал самый удивительный из своих номеров.

    Прежде всего знаменитый иллюзионист зажег несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их себе в рот. Потом он взял в руки большую, ярко раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. До отказа набив себе рот этими опилками, Сидорелли стал быстро размахивать перед собой красивым зеленым веером.

    Опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и наконец, когда в цирке погасили электричество, все увидели, как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя.

    И тогда среди бури рукоплесканий и криков "браво" раздался вдруг возмущенный голос старика Хоттабыча.

    - Вас обманывают! - кричал он, надрываясь, - Это никакие не чудеса! Это обыкновенная ловкость рук!

    - Вот это "рыжий"! - восхищенно воскликнул ктото из публики. - За-ме-ча-тель-ный "рыжий"! Браво, "рыжий"!..

    А все зрители, кроме Вольки и его друга, дружно зааплодировали Хоттабычу.

    Старик не понимал, о каком "рыжем" кричат. Он терпеливо переждал, когда кончатся вызванные его появлением рукоплескания, и язвительно продолжал:

    - Разве это чудеса?! Ха-ха!

    Он отодвинул оторопевшего артиста в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы.

    С удовольствием выслушав аплодисменты, Хоттабыч щелкнул пальцами, и вместо одного большого Сидорелли по низенькому барьеру манежа побежали один за другим семьдесят два маленьких Сидорелли, похожих на знаменитого фокусника как две капли воды. Пробежав несколько кругов, они слились в одного большого Сидорелли, как сливается в одну большую каплю много маленьких капель ртути.

    - Это еще не все! - громовым, нечеловеческим уже голосом прокричал Хоттабыч, разгоряченный всеобщим одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны разномастных лошадей.

    Лошади испуганно ржали, били копытами, мотали головами, развевая при этом свои роскошные шелковистые гривы. Потом, по мановению руки Хоттабыча, лошади пропали, из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробежав вокруг арены, исчезли.

    Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные рукоплескания.

    Вот он махнул рукой, и все, что было на арене: и Сидорелли, и его помощники, и разнообразный и многочисленный его реквизит, и нарядные, молодцеватые униформисты, - все это в одно мгновение взвилось вверх и, проделав несколько прощальных кругов над восхищенными зрителями, тут же растаяло в воздухе.

    Неизвестно откуда возник на манеже огромный лопоухий африканский слон с веселыми, хитрыми глазками: на его спине -слон поменьше; на втором - третий, еще меньше; на третьем -четвертый… Последний, седьмой, под самым куполом, был не больше овчарки. Они разом затрубили, высоко подняв хоботы, хлопнули, как по команде, своими обвислыми ушами и улетели, размахивая ими, как крыльями.

    Тридцать три окрестранта с веселыми криками вдруг сгрудились в одну кучу, огромным комом скатились вниз с площадки на манеж. Этот ком катился по барьеру, постепенно уменьшаясь в своем объеме, пока наконец не достиг величины горошины. Тогда Хоттабыч поднял его, положил себе в правое ухо, и из уха понеслись сильно приглушенные звуки марша.

    Затем старик, который еле держался на ногах от возбуждения, как-то по-особому щелкнул сразу пальцами обеих рук, и все зрители, один за другим стали со свистом срываться со своих мест и пропадать где-то далеко под куполом.

    И вот наконец в опустевшем цирке остались только три человека - Хоттабыч, устало присевший на барьере арены, и Волька с приятелем, кубарем скатившиеся к старику из последнего ряда амфитеатра.

    - Ну как? - вяло спросил Хоттабыч, с трудом приподнимая голову и гледя на ребят странными, помутившимися глазами. -Это вам не Сидорелли! А?..

    - Куда ему до тебя! - отвечал Волька, сердито моргая Жене, который все порывался попросить о чемто старика.

    - А какие были рукоплескания! - с удовольствием вспоминал Хоттабыч.

    - Еще бы!.. А ты мог бы вернуть всех на прежние места? Это, наверно, очень трудно?

    - Нет, не трудно… То есть для меня, конечно, не трудно, - еле слышно отвечал Хоттабыч.

    - А мне почему-то кажется, что тебе это чудо не под силу, - коварно сказал Волька.

    - Под силу. Но что-то очень устал…

    - Ну вот, я и говорю, что тебе не под силу.

    Вместо ответа Хоттцбыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал из бороды тринадцать волосков, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное и очень длинное слово и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену.

    Тотчас же из-под купола со свистом примчались и разместились, согласно купленным билетам, беспредельно счастливые зрители. На манеже, как из-под земли, выросли Сидорелли со своими помощниками и реквизитом и униформисты во главе с бравым ведущим.

    Громко хлопая ушами, прилетела обратно вся семерка американских слонов, приземлилась и снова выстроилась в пирамиду. Только на сей раз внизу был самый маленький, а наверху, под куполом, - самый большой, тот, который с веселыми, хитрыми глазками. Потом пирамида рассыпалась, слоны цугом помчались по манежу, стремительно сокращаясь в размере, пока не стали с булавочную головку и окончательно не затерялись опилках.

    Оркестр горошиной выкатился из правого уха Хоттабыча, быстро вырос в огромный ком весело хохочущих людей, вопреки закону всемирного тяготения покатился наверх, на площадку, рассыпался там на тридцать три отдельных человека, расселся по местам и грянул туш…

    - Разрешите, граждане!.. Попрошу вас пропустить, -проталкивался к Хоттабычу сквозь тесно опступившую его восторженную толпу худощавый человек в больших круглых роговых очках. - Будьте любезны, товарищ, - почтительно обратился он к Хоттабычу, - не откажите заглянуть в кабинет директора. С вами хотел бы поговорить начальник Управления госцирков насчет ряда выступлений в Москве и периферийных цирках.

    - Оставьте старика в покое! - сказал с досадой Волька. -Вы разве не видите - он болен, у него повышенная температура.

    Действительно, у Хоттабыча был сильный жар.

    Старик здорово объелся мороженым.

    Ответа не последовало.

    - Умер! - ужаснулся Волька и вдруг почувствовал, что, несмотря на все неприятности, которые уже успел ему доставить Хоттабыч, будет очень жалко если старик умрет. - Хоттабыч, миленький! - залепетал он и, встав на колени, полез под кровать.

    Но старика под кроватью не оказалось.

    - Вот нелепый старик! - рассвирепел тогда Волька, сразу позабыв о своих нежных чувствах. - Только что был здесь и уже успел куда-то запропаститься!

    Неизвестно, какие еще горькие слова произнес Волька по адресу старика, если бы в комнату в это время не ввалился Женька, с шумом волоча за собой Хоттабыча. Старик упирался и бормотал себе под нос что-то несвязное.

    - Вот чудак!.. Нет, ты подумай только, что за чудак! -возмущался Женя, помогая укладывать больного под кровать. -Возвращаюсь это я по улице, смотрю - а Хоттабыч стоит на углу с мешком золота и все норовит всучить его прохожим. Я его спрашиваю: "Что ты здесь делаешь с повышенной температурой?" А он отвечает: я, мол, чувствую приближение смерти, я, мол, хочу по этому случаю раздать милостыню. А я ему говорю: "Чудак ты, чудак! Кому же ты собираешься раздавать милостыню?" А он говорит: "В таком случае, я пошел домой". Вот я его и привел… Лежи, старичок, поправляйся! Умереть всегда успеешь!..

    Хоттабычу дали лошадиную дозу аспирина, скормили ему с чаем всю банку малинового варенья и, укутав получше, чтобы пропотел за ночь, уложили спать.

    Старик, полежав некоторое время спокойно, вдруг проголодался и собрался вставать, чтобы пойти к Сулейману ибн Дауду извиняться за какие-то давнишние обиды. Потом он заплакал и стал просить Вольку, чтобы тот сбегал в Средиземное море и Индийский океан, разыскал там на дне медный сосуд, в котором заточен его дорогой братик Омар Юсуф ибн Хоттаб, освободил его из заточения и привел сюда.

    - Мы бы так чудно зажили здесь все вместе! - бормотал он в бреду, заливаясь горючими слезами.

    Через полчаса старик пришел в сознание и слабым голосом произнес из-под кровати:

    - О юные мои друзья, вы не можете себе вообразить даже, как я вам благодарен за вашу любовь и дорогое ваше внимание! Окажите мне, прошу вас, еще одну услугу: свяжите мне покрепче руки, а то я во время горячки такое наколдую, что потом боюсь и сам ничего не смогу поделать.

    Старика связали, и он моментально уснул как убитый.

    Наутро Хоттабыч проснулся совершенно здоровым.

    - Вот что значит вовремя поданная медицинская помощь! -удовлетворенно сказал Женя Богорад и твердо решил по окончании школы поступить в медицинский институт.

    - Благословенный Волька, - сказал после завтрака Хоттабыч, блаженно греясь на солнышке, - все время я делаю тебе подарки, по моему разумению ценные, и каждый раз они тебе оказываются не по сердцу. Может быть, сделаем так: ты мне сам скажешь, что тебе и твоему молодому другу угодно было бы от меня получить в дар, и я почел бы за великую честь и счастье немедленно доставить вам желаемое.

    - Подари мне в таком случае большой морской бинокль, -ответил Волька не задумываясь.

    - С радостью и любовью.

    - И мне тоже бинокль. Если можно, конечно, - застенчиво промолвил Женя.

    - Нет ничего легче.

    И они всей компанией отправились в комиссионный магазин.

    В магазине, расположенном на шумной и короткой уличке в центре города, было много покупателей.

    Наши друзья с трудом протиснулись к прилавку, за которым торговали настолько случайными предметами, что их никак нельзя было распределить по специальным отделам, потому что тогда пришлось бы на каждую вещь заводить особый прилавок.

    - Покажи мне, о любезный Волька, как они выглядят, эти угодные вашему сердцу бинокли! - весело промолвил Хоттабыч, но вдруг побледнел и затрясся мелкой дрожью.

    Он горестно глянул на своих молодых друзей, заплакал, гробовым голосом сказал им: "Прощайте, дорогие моему сердцу!", направился к седому, хорошо одетому иностранцу с багровым лицом, растолкал локтями публику и бухнулся перед ним на колени.

    - Приказывай мне, ибо я твой покорный и смиренный раб! -промолвил Хоттабыч, глотая слезы и порываясь поцеловать полы его пиджака.

    - Не лезайте на меня! - закричал иностранец на ломаном русском языке. - Не лезайте, а то я вам буду съездить по физиономии! Вы есть один жулик! Вы есть хотеть украсть мой бумажник! Какой скандал!

    - Ты ошибаешься, о мой повелитель, - отвечал старик, все еще стоя на коленях. - Я жду твоих приказаний, чтобы исполнить их немедленно и беспрекословно.

    - Стыдно, гражданин, попрошайничать в наше время! -укоризненно обратился к Хоттабычу продавец изза прилавка.

    - Итак, сколько много я вам имею заплатить за этот плохой кольтсоу?- нервно продолжал иностранец разговор, прерванный Хоттабычем.

    - Всего-навсего десять рублей семьдесят одну копейку, -отвечал продавец. - Вещица, конечно, совершенно случайная.

    Продавцы магазинов случайных вещей и комиссионных магазинов уже хорошо знали господина Ванденталлеса, недавно приехавшего из-за границы в сопровождении своей супруги. В свободное время он совершал регулярные рейсы по комиссионным магазинам и магазинам случайных вещей в надежде приобрести за бесценок какую-нибудь стоящую вещицу.

    Совсем недавно ему удалось приобрести по весьма сходной цене полдюжины чашек фарфорового завода имени Ломоносова, и вот сейчас, как раз тогда, когда перед ним опустился на колени безутешный Хоттабыч, он приценивался к потемневшему от времени колечку, которое продавец полагал серебряным, а господин Ванденталлес - платиновым.

    Получив свою покупку, он спрятал ее в жилетный карман и вышел на улицу. За ним вслед поспешил и Хоттабыч, утирая кулаком слезы, обильно струившиеся по его смуглому морщинистому лицу. Пробегая мимо своих друзей, он еле успел бросить им на ходу:

    - Увы, в руках этого седовласого чужеземца я только что увидел волшебное кольцо Сулеймана ибн Дауда, мир с ними обоими. А я раб этого кольца и должен следовать за тем, кто им владеет. Прощайте же, друзья мои, я всегда буду вспоминать о вас с благодарностью и любовью…

    Только теперь, безвозвратно расставшись с Хоттабычем, ребята поняли, как они к нему привыкли. Печальные и молчаливые, покинули они магазин, даже не взглянув на бинокли, и отправились на реку, где в последнее время почти ежедневно собирались для задушевной беседы. Они долго лежали на берегу у того самого места, где еще так недавно Волька нашел замшелый глиняный сосуд с Хоттабычем, припоминали смешные, но милые повадки старика и все больше убеждались, что у него, в конечном счете, был очень приятный и добродушный характер.

    - Скажем прямо: не ценили мы Хоттабыча, - самокритически промолвил Женя и сокрушенно вздохнул.

    Волька повернулся с боку на бок, хотел что-то ответить Жене, но не ответил, а быстро вскочил на ноги и бросился в глубь сада.

    - Ура!.. Хоттабыч вернулся!.. Урррааа!..

    Действительно, к ребятам быстрой, чуть суетливой стариковской походкой приближался Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб. На плече у него на длинных ремешках болтались два черных кожаных футляра с большими морскими биноклями.

 

 XX. РАССКАЗ ГАСАНА АБДУРРАХМАНА ИБН ХОТТАБА О ТОМ, ЧТО С НИМ ПРОИЗОШЛО ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ МАГАЗИНА

    - Знайте же, о юные мои друзья, что повесть моя удивительна и похождения мои диковинны, и я хочу, чтобы вы посидели подле меня, пока я расскажу вам мою историю и поведаю, почему я здесь.

    Случилось так, что когда багроволицый чужеземец вышел из лавки, он отпустил свою машину, а сам пошел пешком, чтобы хоть несколько растрясти жир, столь щедро облекший его мясистое и упитанное тело, и он пошел так быстро, что я еле мог угнаться за ним. И я догнал его уже на другой улице и упал перед ним и вскричал: "Повели мне следовать за тобой, о господин мой!"

    Но он не слушал меня и продолжал свой путь. Восемнадцать раз догонял я его, и восемнадцать раз падал я перед ним ниц, и восемнадцать раз он оставлял меня коленопреклоненным, восклицая в ярости: "Пошел вон! Вы есть старый разбойник!"

    И он бил меня ногами, и я ничего не мог ему сделать, ибо в его руках было волшебное кольцо Сулеймана, и я боялся его прогневить. И я не видел как избежать того, чтобы не идти за ним, и я следовал за ним по пятам. А он думал, что я прошу у него денег, и кричал, что у него нет с собою ни гроша, хотя я не просил у него денег, но отлично знал, что у него много денег, и он знал, что я это знаю.

    И он бил меня смертным боем каждый раз, когда никто этого не видел. И тогда меня охватил испуг, и у меня высохла слюна от сильного страха, и я отчаялся в том, что буду жив. И я заплакал тогда таким плачем, что промочил слезами свою одежду.

    И так мы шли, пока не дошли до дверей его дома, и я хотел войти туда за ним, но этот злой чужеземец толкнул меня рукой в грудь и прокричал мне: "Вы не лезть в мою квартиру, или я буду позвать милиционер!"

    И я спросил его: неужели мне стоять у его дверей до самого вечера? И он ответил: "Хоть до будущего года!"

    И я остался тогда стоять около его дверей, ибо слова человека, который владеет кольцом Сулеймана, для меня закон. И я стоял так некоторое время, пока не услыхал над моей головой сильный шум и не растворилось над моей головой окно. Тогда я посмотрел вверх и увидел, что в окке показалась худая и высокая женщина в зеленом шелковом платье, и она смеялась злым и презрительным смехом. А за ее спиной я увидел огорченное лицо багроволицего, и женщина сказала ему, издеваясь: "Увы, как я ошиблась, выходя за вас замуж четырнадцать лет назад! Вы были и на всю жизнь останетесь заурядным галантерейщиком! Боже мой, не уметь отличить дряное серебряное колечко от платинового!.. О, если бы об этом узнал мой бедный отец!.."

    И она швырнула кольцо на мостовую и захлопнула окно, и я увидел это и упал без чувств, потому, что если швыряют наземь кольцо Сулеймана, то могут произойти ужасающие несчастья. Но потом я открыл глаза и убедился, что я жив и что не произошло кругом никакого: несчастья, и тогда я обрадовался великой радостью, ибо я заключил из этого, что могу считать себя счастливым.

    И я вскочил тогда на ноги, благословляя свою судьбу, подобрал кольцо и помчался к вам, своим друзьям, купив попутно желательные вам подарки. Вот и все, что я могу расказать.

    - Прямо как в сказке! - восхищенно воскликнул Женя, когда старик закончил свой рассказ. - А можно мне подержать в руках это волшебное колечко?

    - С любовью и удовольствием. Надень на указательный палец левой руки и затем поверни его, громко произнеся при этом свое желание. Оно немедленно исполнится.

    - Вот это да! - снова восхитился Женя, надел кольцо, повернул его и громко произнес: - Хочу чтобы у меня тут же и немедленно оказался велосипед!

    Все трое застыли в ожидании. Однако велосипед не появлялся. Женя повторил еще громче.

    - Хочу, чтобы у меня немедленно появился велосипед! Чтоб сию же минуту!

    Велосипед упорно не появлялся.

    - Что-то, вероятно, заело в кольце, - сказал Волька, забрал его у Жени и стал тщательно разглядывать. - Э, да тут что-то внутри написано!.. По-русски!.. - сказал он и медленно, по складам, прочитал: - "Носи, Катя на здоровье. Вася Кукушкин. 2.V.1916 г.".

    - Всякий может ошибиться, - великодушно заметил Волька, с сочувствием глядя на сконфуженного Хоттабыча. - В конце концов, даже лучше, что кольцо оказалось обыкновенным… А за подарки большое спасибо.

    Деликатно отвернувшись от старика, ребята извлекли из футляров бинокли и насладились их неоспоримыми достоинствами -далекие дома словно придвинулись к самой реке крошечные точки превратились в шагающих людей, а мчавшаяся в отдалении машина, казалось, вотвот сшибет с ног счастливого обладателя бинокля. О большем приближении нельзя было и мечтать.

    - Хоттаб, - промолвил спустя несколько минут Волька, - на посмотри-ка, кто к нам идет.

    Он передел бинокль Хоттабычу, но тот и невооруженным глазом увидел уже, что к ним быстрым шагом почти бегом приближается, тяжело отдуваясь, господин Ванденталлес собственной своей шестипудовой особой.

    Заметив что за ним наблюдают, Ванденталлес умерил шаг пошел вразвалочку, словно он и не спешид а просто прогуливался вдали от уличного шума. Подойдя поближе ои изобразил на своей багровой, точно ошпаренной кипятком, физиономии сладчайшую улыбку:

    - Ах, мой бог! Какой приятный и неожиданный встреча!..

    Пока он приближается к нашим друзьям, пока он горячо пожимает им куки, мы можем вкратце объяснить, почему он снова появился в нашей повести.

    Дело в том, что госпожа Ванденталлес была в тот день весьма не в духе, вот почему она погорячилась и вышвырнула колечко. А вышвырнув его, она осталась у окна, чтобы перевести дух. Тут ее и заинтересовал старик, который подобрал валявшееся на мостовой колечко и бросился наутек.

    - Ты видел? - обратилась она к приунывшему Ванденталлесу - Какой забавный старичок? Схватил это дрянное колечко, словно оно по крайней мере с изумрудом бросился наутек.

    - О, это очень надоедливый старикашка! - отвечал Ванденталлес, оживившись. - Пристал ко мне еще в елся за мной до самого дома, и представь себе моя дорогая, то и дело падает передо мной на колени. Кричит мне: "Я твой раб, потому что у тебя кольцо, принадлежащее Сулейману!" А я ему отвечаю: "Вы жестоко ошибаетесь. Я только что купил это кольи трепите по щекам сколько угодно… А мы не любим банкиров и бандитов. Понятно?

    - Ха-ха-ха! - обрадовался этим словам Ванденталлес, словно услышал необыкновенно приятные комплименты. - У меня был один знакомый инженер, он тоже говорил, что не любит банкир. Он теперь сидит в оучень красивый заграничный тюрьма…

    - Можно вам задать вопрос? - неожиданно обратился к нему Волька и по привычке, как в классе, поднял руку. - Почему в Америке линчуют негров.

    - О! - воскликнул Ванденталлес. - Вы есть молодой любитель политики! Это оучень хорошо!.. Я полагаю, потому, что в Америке полная свобода, каждый может делать, что ему интересно.

    - Ну, а негры могут дать белым сдачи, если это им интересно?

    - Фи, какой глупый шутка! - поморщился Ванданталлес. - Вы никогда не должен так глупо шуточничать! Негры имеют знать свое место! Негры… - Тут он счел нужным рассмеяться и прекратить обсуждение этого щекотливого вопроса. - Вы оучень милый старик, - обратился он - к Хоттабычу, чтобы замять разговор. - Я имею надежду, мы будем с вами оучень добрые приятели.

    Хоттабыч молча поклонился.

    - О! - воскликнул Ванденталлес с притворным удивлением. -Я вижу на ваш палец один серебряный кольтсоу. Будете вы дать мне посмотреть этот серебряный кольтсоу?

    - С радостью и удовольствием, - отвечал Хоттабач, протянув ему руку с кольцом.

    Но вместо того, чтобы полюбоваться кольцом, Ванденталлес резким движением сорвал его с пальца Хоттабыча и немедленно напялил на свой мясистый палец, похожий на недоваренную сосиску.

    - Благодарью, благодарью! - прохрипел он, и так налилось при этом кровью его и без того багровое лицо, что Хоттабыч испугался, как бы мистера Ванденталлеса не хватила ненароком кондрашка. - Вы имели где-нибудь купить это кольтсоу?

    Он ожидал, что старик соврет, что во всяком случае он сделает всевозможное, чтобы не вернуть ему могущественное кольцо. Ванденталлес оценил взглядом стоявшего перед ним тщедушного старика и присевших несколько поодаль обоих мальчиков и прикинул, что если дело дойдет до драки, то он без всякого труда справится с ними.

    Но, к его удивлению, старик и не подумал врать. Он спокойно сказал:

    - Я не покупал этого кольца. Я подобрал его на мостовой перед твоим домом. Это твое кольцо, о седовласый чужеземец!

    - О! - восхищенно вскричал Ванденталлео. - Вы есть оучень честный старик! - Вы будете мой любимый слюга!

    Услышав эти слова, ребята поморщились, но промолчали. Интересно было, что будет дальше.

    - Вы мне хорошо имели недавно объяснить, что это кольтсоу есть волшебный кольтсоу. Оно фактично имеет выполнять любое пожелание?

    Хоттабыч утвердительно кивнул головой. Ребята прыснули. Они решили, что Хоттабыч собрался подшутить над этим неприятным торгашом, и приготовились к веселому представлению.

    - О! - промолвил Ванденталлес. - Благодарью, благодарью! Вы мне будете объяснять, как пользоваться волшебным кольтсоу?

    - С радостью и удовольствием, о багровейший из чужеземцев, - отвечал Хоттабыч с низким поклоном. - Ты берешь волшебное кольцо, надеваешь его на палец левой руки, поворачиваешь и произносишь при этом свое пожелание.

    - И оно имеет обязательно исполняться?

    - Именно так.

    - Самый различный мой желание?

    - Любое.

    - Ах, так? - удовлетворенно промолвил Ванденталлес, и его лицо сразу стало холодным и надменным. Он быстренько повернул кольцо и крикнул Хоттабычу: - Эй ты, глюпый старик! Подойди здесь! Ты будешь упаковать мои фунты стерлингов… или нет, лучше доллары.

    Его наглый тон возмутил Вольку и Женю. Они подались вперед и уже было раскрыли рты, чтобы дать ему достойный отпор, но Хоттабыч сердито замахал на них руками и приблизился к Ванденталлесу.

    - Прошу прощения, - смиренно сказал старик. - Я не знаю, что такое доллары. Покажите мне хоть один, дабы я знал, как они выглядят.

    - Культурный человек есть обязан знать, как выглядывает доллар! - презрительно процедил сквозь зубы Ванденталлес, вынул из бумажника десятидолларовую бумажку и, наставительно помахав ею перед носом Хоттабыча, снова спрятал в бумажник. -Доллар есть самый культурный предмет во всем мире. Вы это хорошенько имеете понимать?

    Хоттабыч поклонился.

    - А теперь… - сказал Ванденталлес, - теперь есть время приступить к делу. Пускай мне сейчас придет сто тысяч долларов!

    - Держи карман пошире! - фыркнул Волька и подмигнул Жене. - Дорвался этот частник до "волшебного" колечка! "Носи, Катя, на здоровье"!

    - Пускай мне немедлено придет сто тысяч долларов! -повторил Ванденталлес.

    Он был огорчен: деньги не появлялись. Ребята смотрели на него с нескрываемым злорадством.

    - Я не вижу долларов! Где мои сто тысяч долларов? -заревел он вне себя от злости и тут же упал без чувств, оглушенный неизвестно откуда свалившимся мешком.

    Пока Хоттабыч приводил его в чувство, ребята вскрыли мешок.

    Сто аккуратно перевязанных цветных пачек распирали его полотняные бока. В каждой пачке было по сто десятидолларовых бумажек.

    - Какое-то странное кольцо! - пробормотал Женька с досадой. - Порядочному человеку велосипеда не хочет давать, а этому торгашу ни за что ни про что - сто тысяч долларов! Вот тебе и "Носи, Катя на здоровье"!

    - Действительно, ничего не понятно, - пожал плечами Волька.

    Ванденталлес между тем раскрыл глаза, увидел кучу рассыпанных пачек с долларами, вскочил на ноги, проверил одну пачку, убедился, что в ней действительно ровно сто десятидолларовых бумажек, пересчитал пачки и удостоверился, что их ровно сто штук. Но довольная улыбка недолго задержалась на его багровой физиономии. Только он успел завязать дрожащими от волнения руками драгоценный мешок, как глаза его снова загорелись алчным огнем.

    Он крепко прижал мешок к своей жирной груди, снова повернул кольцо и запальчиво крикнул:

    - Сто тысяч мало!.. Чтобы мне сейчас же было сто миллионов долларов!.. Живо!..

    Он еле успел отпрыгнуть в сторону, как на траву с глухим шумом грохнулся огромный мешок весом в добрые десять тонн. От удара мешок треснул по всем швам, и на траве вырос внушительный холм из ста тысяч пачек американских ассигнаций. В каждой пачке было по сто штук.

    Как и в прежних пачках, в этих тоже было по сто десятидолларовых бумажек, ничем не отличавшихся от настоящих, за исключением того, что на всех них значился один и тот же номер. Это был тот самый номер, который Хоттабыч успел заметить на той десятидолларовой бумажке, которую ему показал осатаневший от жадности владелец "волшебного" кольца.

    Вряд ли это порадовало бы Ванденталлеса: в любом банке обратили бы внимание на номера ассигнаций, а одинаковые номера бывают только на фальшивых деньгах. Но что касается Ванденталлеса, то ему сейчас было не до проверки номеров. Побледневший от волнения, взобрался он на вершину бесценного холма и выпрямился как монумент, как живое олицетворение торгашеской алчности, готовой на любую подлость, на самое бесчеловечное преступление ради лишней пачки денег, дающих у него на родине и во всем капиталистическом мире власть над людьми. Волосы у Ванденталлеса растрепались, глаза горели сумасшедшим блеском, руки дрожали, сердце бешено стучало в груди.

    - А теперь… а теперь… а теперь я хочу десять тысяч золотых часов, усыпанных бриллиантом, двадцать тысяч золотых портсигар, тридцать… нет, пятьдесят тысяч ожерелий из жемчуга, пятнадцать тысяч старинный фарфоровый сервиз!.. -вопил он уже без пеперыва, еле успевая уклоняться от падавших на него несметных богатств.

    - Чего вы тут стоять, как господа?! - свирепо крикнул он стоявшим поодаль Хоттабычу и Вольке с Женей, которые смотрели на него с нескрываемым отвращением. - Вы есть мои рап, вы есть мои слюги! Вы имеете немедленно собирать эти вещи и складывать в кучка! Быстро! Или я вас всех буду побить через бокс?

    - Нельзя ли полегче! - рассердился Волька. - Вы не у себя дома. И вы имеете дело не с рабами, а со свободными советскими людьми, вот с кем!

    - Да, вы сейчас будете быть мои рап!.. Сейчас… одна минута… сейчас вы будете стать навек мои рап!..

    Ванденталлес повернул кольцо и проревел, потрясая в воздухе потными кулачищами:

    - Я имею желаний, чтобы этот нахальный старик и эти непокорные и дерзкие советские мальчики были мои рап, чтобы они чистили ботинки моим деткам, чтобы были мои слюга всегда до конца жизни!.. Я имею еще один н маленький желаний, я имею желаний, чтобы все фабрики, все шахты, все завод, все банки, все железный дорога, аутомобиль и самолет, вся земля и все леса в Советский Союз принадлежал мне, моей фирме "Ванденталлес и сыновья", и только моей фирме!.. Ты имеешь слышать, волшебное кольтсоу?.. Немедленно выполняй мой приказаний! Я имею быть деловой человек, и я не имею время ждать.

    - А не хватит ли тебе, о краснолицый чужеземец, уже полученых тобою богатств? - строго осведомился Хоттабыч.

    - Молчать! - заорал Ванденталлес и в неистовстве затопал ногами. - Когда хозяин делает бизнес, слюга имеет обязанность молчать!.. Кольтсоу, выполняй мое приказаний! Бистро!.. А тебе, черномазый старикашка, я покажу через бокс, как надо уметь слюшаться свой белый хозяин!

    И он кинулся с кулаками на Хоттабыча. Но Волька и Женька с такой силой вцепились в Ванденталлеса, что тот рухнул на траву, как бревно.

    - Как вы смеете мешать свой хозяин бить через бокс свой плохой слюга! - закричал он, порываясь встать на ноги. - Вы теперь есть мой покорный рап!..

    - Вон из нашей страны! - крикнул ему запыхавшийся Волька. - Чтоб здесь твоего духу не было! Катись отсюда!..

    - Да будет так! - сурово подтвердил Хоттабыч Волькины слова и выдернул из своей бороды четыре волоска.

    В это же мгновение словно сквозь землю провалились мешки с долларами, ящики с сервизами, часами, ожерельями - словом все то, что принесло Ванденталлесу серебряное кольцо. А сам он вдруг быстро-быстро прокатился по траве, а затем по дорожке в том направлении, откуда он так недавно появился, полный надежд. Немного погодя он пропал в отдалении, оставив за собой легонькое облачко пыли…

    Когда ребята несколько пришли в себя от всего происшедшего, Волька задумчиво промолвил:

    - Ничего не понимаю… Какое же это в конце концов кольцо - волшебное или простое?

    - Конечно, простое, - ласково отвечал Хоттабыч.

    - Почему же оно, в таком случае, исполняло желание этого разбойника?

    - Это не оно исполняло, это я исполнял.

    - Ты?! Зачем?

    - Из вежливости, о пытливейший из отроков. Мне было неудобно перед этим человеком. Я беспокоил его в магазине, я приставал к нему, когда он возвращался к себе домой, я немало надоел ему, пока он захлопнул предо мной двери своего жилища, и мне неловко было не выполнить несколько его пожеланий. Но жадность его и его черная душа отвратили от него мое сердце…

    - То-то же! - сказал Волька.

    Выходя из сада на улицу, Хоттабыч наступил на какой-то маленький круглый предмет. Это было кольцо "Носи, Катя, на здоровье". Ванденталлес потерял его, когда, катясь, пытался вцепиться руками в траву.

    Старик поднял кольцо, вытер его своим огромным ярко-синим носовым платком и молча надел на безымяный палец правой руки…

    Уже Волька с Хоттабычем и Женькой Богорад давно вернулись домой, успели лечь спать и проснуться утром следующего дня, а Ванденталлес все еще катился и катился.

    Около восьми часов следующего дня километрах в чытырехстах к востоку от Парижа девятилетняя француженка Жанна Дакю была по дороге в школу сбита с ног каким-то катившимся предметом, напоминавшим, по ее словам, мешок, туго набитый тряпками.

    Примерно пятью часами позже рыбак Гастон Шарматье, чинивший сети на берегу пролива Па-де- Кале, обернувшись на необычный шум, заметил, как с дороги свернул под откос и стремительно плюхнулся в воду тяжелый продолговатый предмет, походивший, как ему показалось, на грубо обтесанное и страшно запыленное дубовое бревно, и, быстро вращаясь, стал удаляться от берега. Нуждаясь в дереве для починки своей хижины, Шарматье спустил лодку на воду, но как ни старался, так и не мог нагнать это удивительное бревно.

    Пять пароходов, шедших из Америки в Европу, и три парохода, возвращавшихся из Европы в Америку, отметили в своих судовых журналах встреченное в открытом океане странное существо, напоминавшее большого дельфина, но плевавшееся, как верблюд и время от времени завывавшее, словно издыхающая гиена. Как известно, дельфины не плюются и не воют и, главное, не катятся по волнам, а плывут большей. частью под водой, рылом вперед и спиной кверху, или кувыркаются. Поэтому все восемь вахтенных офицеров сочли необходимым отметить, что скорее всего это все-таки был не дельфин, а какое-то другое, досего времени неизвестное науке животное. Один из вахтенных офицеров, обладавший склонностью к научной работе, сам того не подозревая, очень метко назвал это необычное существо "атлантическим шакалом".

    Утром следующего дня, когда супруга Ванденталлеса, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, собралась уже заявить о его исчезновении, из-за океана пришла шифрованная телеграмма:

    Ванденталлес сегодня утром обнаружен дома в сильно испачканном виде как очутился здесь объяснить не может или не хочет во всяком случае как показала тщательная проверка прибыл ни самолетом ни на пароходе срочно вызывает домой госпожу Ванденталлес.

    В этот веселый и солнечный летний день, когда наши друзья отправились на футбольное состязание, приключения начались еще в вестибюле метро.

    - Не понимаю, к чему стоять в очереди у кассы, когда можно свободно воспользоеаться автоматом, - сказал Волька и побежал разменять трехрублевку.

    На троих требовалось мелочи на полтора рубля, по полтиннику на брата.

    В парфюмерном киоске Вольке просто отказали: женщина, торговавшая мороженым, объяснила ему, что мелочь нужна ей самой для сдачи, продавец в кондитерском киоске заинтересовался, зачем мальчику понадобилась мелочь, и, узнав, в чем дело, посоветовал купить билеты в кассе, у которой сейчас не было ни одного человека.

    Действительно, к этому времени очереди у кассы не стало, но Волька все же стал в очередь у нарзанного киоска и минуты через три, выпив стакан шипучей воды, получил всю сдачу двугривенными и пятиалтынными.

    - Ну вот, видите, как все это просто, и совсем не нужно стоять в очереди у билетной кассы, - бодро кинул он своим друзьям и выдал каждому из них на руки по двугривенному и по два пятиалтынных.

    Уже Волька и Женя давно держали в руках вкусно пахнущие типографской краской продолговатые кусочки тонкого картона, а Хоттабыч все еще возился у своего автомата. Он без устали опускал в щель монетки, и они тотчас же со звоном вываливались оттуда, откуда должен был выпасть, но никак не выпадал билет. Старик даже вспотел от усердия, он сдвинул шляпу на затылок и трудолюбиво продолжал свои попытки, но каждый раз все с тем же печальным исходом. Наконец он не выдержал, сдался и сокрушенно промолвил:

    - Увы, о достойнейшие мои друзья, вам придется поехать без меня, ибо я бессилен против этого красивого железного ящика. Он заколдован и непрестанно выплевывает обратно деньги вашего смиренного слуги. Уверяю вас, это все происки моего заклятого врага Джирджиса.

    - Ох, и дался же тебе этот Джирджис! - рассмеялся Волька. - Дай-ка мне твои монетки, сейчас я их опущу в автомат, и все будет в порядке.

    С этими словами он опустил два пятиалтанных и двугривенный в щель ближайшего автомата и билет тотчас же появился.

    - Ты велик и могуч, о Волька! - сказал ему тогда старик с благоговением. - Я преклоняюсь перед твоими поистине неизъяснимыми способностями.

    - И совсем я не могуч, - честно ответил Волька. - Просто надо пользоваться исправными автоматами.

    - Все равно ты велик, - убежденно повторил Хоттабыч. - Ты велик, ибо сразу, никого не расспрашивая, разгадал, какой из этих ящиков исправен, а какой не работает.

    Ребята чуть было не фыркнули, услышав эти наивные слова, но вовремя вспомнили, что старик неграмотен и не мог прочитать надпись, гласившую, что аппарат не работает.

    - Учиться тебе надо, Хоттабыч, вот что, - серьезно сказал старику Волька.

    Против всяких ожиданий, Хоттабыч очень спокойно отнесся к спуску на эскалаторе. Он с любопытством ступил на движущуюся бесконечную ленту, которая тут же превратилась в лестницу с красивыми металлическими ребрами, и уже внизу на перроне скромно сказал своим молодым спутникам:

    - Движущаяся лестница - это ведь очень просто. Если тебе, о Волька ибн Алеша, это доставит удовольствие, я сегодня же превращу в движущуюся любую лестницу твоего дома, да будут благословенны его фундамент, крыша и в особенности третий этаж, на котором ты столь счастливо проживаешь.

    - Потом поговорим, - уклонился Волька от прямого ответа. Он сомневался, получится ли что-нибудь путное из предложения Хоттабыча. - Я подумаю.

    Но подумать не пришлось, потому что как раз в это время из черной глубины туннеля донесся глухой лязг приближающегося поезда, в темноте засверкали прожекторы головного вагона, предостерегающе загудела сирена, и к перрону подкатил нарядный, ярко освещенный голубой поезд.

    - Айда во второй вагон! - озабоченно скомандовал Волька и тут же обнаружил, что Хоттабыч исчез.

    Тогда они ринулись сквозь толпу с тревожными криками:

    - Хоттабыч, Хоттабыч! Куда ты девался, Хоттабыч?

    - Я здесь, о друзья мои! Я здесь, ваш несчастный слуга! -донесся откуда-то сверху печальный голос пропавшего старика.

    Вскоре они его увидели. Он пытался выбежать на улицу по тому самому эскалатору, который только что доставил их на перрон. Все старания Хоттабыча ни к чему не приводили, потому что пока он делал ослабевшими от страха ногами несколько шагов вперед, лестница на такое же расстояние спускалась вниз. И получалось, что старик перебирал ногами, оставаясь на одном месте, как белка в колесе.

    - Слезай с эскалатора! - крикнул ему внизу Волька.

    Но старик, очевидно, никак не мог догадаться, как это сделать, хотя для этого достаточно было просто повернуться лицом к перрону.

    Пришлось Вольке взбежать по эскалатору, поднимавшемуся вверх, чтобы спуститься затем к топтавшемуся на месте Хоттабычу.

    Волькин билет стал уже недействительным, но покупать новый билет некогда, так как старик мог за это время окончательно выбиться из сил.

    - Я только что снизу, - сказал Волька, задыхаясь, контролерше. - Видите, во-он там у меня старик застрял!

    - Наверно, впервые в метро? - сочувственно покачала головой контролерша и пропустила Вольку со старым билетом.

    Через несколько секунд Волька добрался до Хоттабыча, повернул его лицом к перрону и благополучно спустился с ним вниз.

    - Чего ты удрал, чудак человек? - спросил он у старика.

    - Я увидел, повелитель мой, как из подземелья выползало гремучее чудовище с огненными глазами, и я не мог не бежать. Я не труслив, но укажи мне хоть одного джинна, который бы не испугался, увидев эти страшные глаза.

    - Ну что это такое, в самом деле! - жалобно захныкал Волька. - Ну, ты же сам клялся мне, что не будешь бояться метро!

    - Нет, не клялся. Я обещал тебе не бояться и действительно не боюсь уже автобусов, троллейбусов, грузовиков, трамваев, самолетов, автомашин, прожекторов, эскалаторов, пишущих машинок, патефонов, радиорупоров, пылесосов, электрических выключателей, примусов, дирижаблей, вентиляторов и резиновых игрушек "уйди-уйди". А про метро даже разговора не было.

    Старик был прав: про метро Волька тогда забыл.

    - Никакое это не чудовище, это обыкновенный поезд метро, и давай, пожалуйста, не задерживай нас больше своими глупыми страхами!

    Они побежали по перрону к только что прибывшему поезду и, работая локтями, стали пробираться внутрь вагона. Народу было много, поезд шел переполненный, и когда издали донесся голос начальника поезда: "Готов!", - автоматические двери вагонов бесшумно закрылись, и поезд ушел, оставив Хоттабыча на опустевшей платформе.

    Он опоздал на одну секунду - он хотел посмотреть, кто это кричит "Готов!"

    Хоттабыч не выдержал обрушившегося на него нового несчастья. Он стал бегать взад и вперед вдоль опустевшей платформы, яростно вырывая клочья волос из своей бороды и вопя во весь голос:

    - Горе мне, горе мне, несчастному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу! Что я здесь буду делать один, в этом таинственном подземном дворце?

    Подошел дежурный по станции, увидел разбросанные по перрону клочья бороды и сказал:

    - Гражданин, в метро надо соблюдать тишину… и чистоту…

    "Погиб! - подумал Хоттабыч. - Совсем погиб!". Он испугался этого вежливого молодого человека в красной фуражке не меньше, чем поезда. Сам Волька относился к дежурному по станции с почтением. Старик почувствовал, что дело совсем плохо, и решил дорого продать свою жизнь.

    К счастью, дежурный снова вступил в разговор, и старик немедленно изменил свое решение.

    - Гражданин старичок, - участливо сказал ему дежурный, -вы совершенно напрасно огорчаетесь. Сейчас будет другой поезд, и вы чинно-благородно поедете себе к месту назначения.

    Старик хотел ему что-то ответить, пожаловаться на горькую свою судьбу, но вдруг почувствовал, что от страха и сильных волнений позабыл, как говорят по-русски. Он что-то забормотал по-арабски, и дежурный с огорчением развел руками:

    - В таком случае, гражданин, пойдемте-ка со мной в диспетчерскую, посидите там, а я пока что схлопочу человека, разговаривающего по-вашему.

    Он мягко взял Хоттабыча под руку, чтобы отвести в диспетчерскую, и неизвестно еще, сколько времени старик проторчал бы там, если бы к противоположной стороне перрона не подкатил новый поезд, из которого выскочили Волька с Женькой и со всех ног бросились к Хоттабычу.

    - Вот он, вот он! - кричали они. - Ох, и хлопот же с тобой, Хоттабыч!

    Откуда-то появилась уборщица с метелкой. Она подмела клочья стариковой бороды и высыпала их в урну как раз в тот самый момент, когда Хоттабыч со своими друзьями уселись наконец в ярко освещенный вагон метро, в котором они и доехали благополучно до станции "Динамо".

    В дни футбольных состязаний все население Москвы разбивается на два не понимающих друг друга лагеря. В одном лагере -энтузиасты футбола. В другом - загадочные люди, совершенно равнодушные к этому увлекательнейшему виду спорта.

    Первые еще задолго до начала состязания устремляются со всех концов города к высоким воротам стадиона "Динамо".

    На тех, кто направляется в это время в обратную сторону, в центр, они смотрят с чувством собственного превосходства.

    Остальные москвичи, в свою очередь, недоуменно пожимают плечами, видя, как сотни, переполненных трамваев, автобусов, троллейбусов и тысячи легковых машин медленно плывут в бурном и шумном море пеших болельщиков.

    Но и лагерь болельщиков, столь единый для сторонних наблюдателей, раздирается на самом деле в эти дни глубочайшими и почти неразрешимыми противоречиями. Этого не видно, пока болельщики находятся еще в пути, но у заветных ворот стадиона эти противоречия выступают сразу во всей своей остроте и непримиримости. Тогда вдруг оказывается, что у одних граждан есть билеты, а у других билетов нет. Те, у кого есть билеты, солидно и спокойно проходят на стадион. А остальные озабоченно шныряют взад и вперед и кидаются на приближающихся граждан с жалостными возгласами: "Лишнего билетика не найдется?", "Гражданин, у вас нет лишнего билета?"

    Но лишних билетиков, как правило, оказывается так мало, а нуждающихся в них так много, что Волька и его друзья остались бы ни при чем, если бы Хоттабыч не пустил в ход свое искусство.

    - С радостью и удовольствием, - промолвил он в ответ на Волькину просьбу. - Сейчас у вас будет сколько угодно билетов.

    И точно, не успел он закончить последнее слово, как у него в руках оказалась целая пачка зеленых, голубых, розовых и желтых билетов.

    - Достаточно ли тебе будет, о прелестный Волька, этих разноцветных листочков бумаги? Если не хватит, то я…

    Он помахал билетами, и это чуть не стоило ему жизни.

    - Ой, лишние билетики! - обрадованно крикнул один из болельщиков и изо всех сил рванулся к Хоттабычу.

    Через несколько секунд не меньше полутораста возбужденных людей прижало Хоттабыча к бетонному забору стадиона, так что старик тут бы и кончился, если бы Волька, отбежав чуточку в сторону, не гаркнул изо всех сил:

    - Граждане, кому лишние билетики? А ну, кому лишние билетики?..

    При этих волшебных словах все, кто только что наседал на растерявшегося Хоттабыча, бросились к Вольке, но тот нырнул в толпу и как сквозь землю провалился. А еще через минуту Волька, Женя и Хоттабыч предъявили контролеру, стоявшему у северных ворот, три билета и прошли на стадион, оставив позади себя тысячи людей, которым так и не суждено было в этот день попасть на состязание.

    Только наши друзья расселись на своих местах, как Хоттабычу подошла девушка в белом переднике и с белым лакированным ящиком, висевшим на ремне через плечо.

    - Эскимо не потребуется? - спросила она и тут же испуганно вскрикнула.

    Будем справедливы: любой на ее месте испугался бы не меньше.

    В самом деле, какого ответа могла ожидать продавщица эскимо?

    В лучшем случае: "С удовольствием. Дайте мне, пожалуйста, две порции". В худшем случае: "Нет, знаете ли, лучше не надо".

    Теперь представьте себе, что старичок в канотье, услышав вежливый вопрос продавщицы, сразу покраснел, как помидор, глаза его налились кровью, весь он как-то нахохлился, угрожающе наклонился вперед и устрашающим шепотом произнес:

    - А-а-а! Ты хочешь извести меня своим проклятым эскимо! Так нет же, это тебе не удастся, презренная! Мне хватит на всю жизнь тех сорока шести порций, которые я. старый дуралей, съел в цирке и чуть было не отправился к праотцам. Трепещи же, несчастная, ибо я сейчас превращу тебя в безобразную жабу!..

    Промолвив это, он встал и уже приподнял над головой свои сухие, морщинистые руки, когда сидевший рядом с ним мальчик с выгоревшими бровями на веснушчатом лице повис на руках старика, испуганно выкрикнув:

    - Она не виновата, что ты пожадничал и объелся мороженым!.. Сядь, пожалуйста, на место и не делай глупостей.

    - Слушаю и повинуюсь, - покорно ответил старичок, опустил руки, уселся на свое место и внушительно добавил, обращаясь к перепугавшейся продавщице: - Можешь идти. Я тебя прощаю. Уходи с миром и будь до конца своих дней благодарна сему отроку, ибо он спас тебе жизнь.

    Девушка так до конца игры и не появлялась в этом проходе.

    Между тем стадион бурлил той особой, праздничной жизнью, которая всегда кипит на нем во время решающих футбольных состязаний. Гремело радио. Восемьдесят тысяч человек, сидя на своих местах, с жаром обсуждали возможный исход предстоящей игры, и от этого обсуждения в воздухе все время стоял ровный, ни с чем не сравнимый гул человеческих голосов. Все с нетерпением ждали начала состязания.

    И вот наконец на изумрудно-зеленом поле появился судья со своими помощниками. В руках у судьи был мяч, которому суждено было в этот день вынести немало ударов, проделать по земле и в воздухе не один километр, с тем, чтобы, попав несколько лишних раз в чьи-то ворота, решить тем самым, какой из команд достанется в этот день победа. Судья положил мяч в самом центре поля. Обе команды выбежали из своих раздевалок и построились друг против друга. Капитаны обменялись рукопожатиями, бросили жребий, какой команде играть против солнца. Этот печальный удел выпал на долю спортивного общества "Зубило", к великому удовольствию команды общества "Шайба" и части болельщиков.

    - Не сочтешь ли ты, о Волька, возможным объяснить твоему недостойному слуге, что будут делать с мячом эти двадцать два столь симпатичных мне молодых человека! - почтительно осведомился Хоттабыч.

    Но Волька в ответ только нетерпеливо отмахнулся:

    - Сейчас все сам поймешь.

    Как раз в этот момент игрок "Зубила" звонко ударил носком бутса по мячу - и состязание началось.

    - Неужели этим двадцати двум приятным молодым людям придется бегать по столь обширному полю, терять силы, падать и толкать друг друга только для того, чтобы иметь возможность несколько мгновений погонять невзрачный кожаный мячик? И все это лишь потому, что на всех нашелся для игры только один мяч? - недовольно спросил Хоттабыч через несколько минут.

    Но Волька, увлеченный игрой, снова ничего старику не ответил. Было не до Хоттабыча: нападение "Шайбы" завладело мячом и приближалось к воротам "Зубила".

    - Знаешь что, Волька? - шепнул своему приятелю Женя. -Мне кажется, просто счастье, что Хоттабыч ничего не понимает в футболе. А то бы он тут таких дров наколол, что ой-ой-ой!

    - И мне так кажется, - согласился с ним Волька и вдруг, ахнув, вскочил со своего места.

    Одновременно с ним вскочили на ноги и взволнованно загудели и все остальные восемьдесят тысяч зрителей.

    Пронзительно прозвучал свисток судьи, но игроки и без того замерли на месте.

    Случилось нечто неслыханное в истории футбола и совершенно необъяснимое с точки зрения законов природы: откуда-то сверху, с неба, упали и покатились по полю двадцать два ярко раскрашенных мяча. Все они были изготовлены из превосходного сафьяна.

    - Безобразие!.. Неслыханное хулиганство!.. Кто это позволяет себе такие возмутительные шутки? - возбужденно кричали на трибунах.

    Конечно, виновника следовало немедленно вывести со стадиона и даже передать в руки милиции, но никто не в силах был его обнаружить. Только три человека из восьмидесяти тысяч зрителей - Хоттабыч и оба его молодых друга - знали, кто этот виновник.

    - Что ты наделал! - зашептал Волька Хоттабычу на ухо. -Ты остановил всю игру и лишил шайбовцев верного гола!

    Насчет неудачи шайбовцев Волька, впрочем, сказал без особого огорчения: он "болел" за "Зубило".

    - Я хотел, чтобы было лучше, - также шепотом оправдывался смущенный Хоттабыч. - Я думал, будет удобнее, если каждый игрок получит возможность, не толкаясь и не бегая, как сумасшедший, по этому огромному полю, вволю поиграть собственным мячом.

    - Ну что мне прикажешь с тобой делать! - развел Волька руками, усадил старика на место и наспех объяснил ему основные принципы футбола. - Вот жалко только, что "Зубилу" приходится играть против солнца, а во второй половине игры, когда команды поменяются местами, солнце уже никому не будет мешать. Получается, что шайбовцы ни за что, ни про что находятся в лучших условиях, - выразительно сказал напоследок Волька. Он надеялся, что Хоттабыч учтег его слова.

    - Действительно несправедливо, - согласился старик, и в то же мгновение солнце скрылось за легким облачком и не появлялось до самого конца игры.

    Между тем с поля убрали лишние мячи, судья зачел время, ушедшее впустую, и игра продолжалась.

    После Волькиных объяснений Хоттабыч стал следить за состязанием со все большим и большим интересом. Шайбовцы, лишившиеся в результате истории с двадцатью двумя мячами верного гола, нервничали, часто "мазали". А старик чувствовал себя виноватым перед ними и терзался угрызениями совести.

    Так роковым образом разошлись симпатии Вольки Костылькова и Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба. Когда первый сиял от удовольствия (а это бывало каждый раз, когда кто-нибудь из команды "Шайбы" бил мимо ворот противника), старик сидел мрачнее тучи. Зато когда нападение "Зубила" "мазало" мимо ворот "Шайбы", картина резко менялась: Хоттабыч заливался счастливым смехом, а Волька страшно злился:

    - Не понимаю, Хоттабыч, что ты находишь в этом смешного? Чуть-чуть не было гола!

    - Чуть-чуть не считается, о драгоценнейший, - отвечал ему Хоттабыч где-то подслушанной фразой.

    Старик, впервые столкнувшийся с футболом, не знал еще, что бывают болельщики. Волькино огорчение по поводу солнца, бившего в глаза команде "Зубила", он воспринял как простую заботу мальчика о справедливости. О том, что он сам стал болельщиком, он, конечно, и не подозревал, как не подозревал об этом и Волька. Волька был так увлечен тем, что происходило на поле, что на остальное не обращал ни малейшего внимания. Это и послужило причиной необыкновенных событий, приключившихся в этот день на стадионе.

    Началось с того, что в один особенно напряженный момент, когда нападение "Зубила" приближалось к воротам "Шайбы", Волька нагнулся к самому уху Хоттабыча и горячо прошептал:

    - Хоттабыч, миленький, раздвинь, пожалуйста, чуточку ворота "Шайбы", когда зубиловцы будут по ним бить.

    Старик насупился.

    - А какая от этого была бы польза "Шайбе"?

    - "Шайбе" и не надо. От этого "Зубилу" польза будет!

    Старик промолчал. Зубиловцы снова промазали. А через две-три минуты дюжий молодец из нападения "Шайбы" под одобрительные крики зрителей забил классический мяч в ворота "Зубила".

    - Егорушка, ты только не вздумай, пожалуйста, надо мной смеяться, - сказал вполголоса вратарь "Зубила" одному из запасных игроков, когда игра на короткое время перешла на поле "Шайбы", - но я готов поклясться, что штанга моих ворот подыгрывает шайбовцам…

    - Что-о-о-о?

    - Понимаешь, когда они били по воротам, правая штанга… честное благородное слово!.. правая штанга… отодвинулась сантиметров на пятьдесят в сторону и пропустила мяч… Я это видел собственными глазами!

    - Температуру мерил? - спросил запасной игрок.

    - Чью - штанги?

    - Нет, свою. У тебя, наверно, сильный жар.

    - Тьфу! - плюнул обиженно вратарь и заметался в воротах.

    Шайбовцы, ловко обводя защиту, стремительно приближались к воротам "Зубила".

    Бац! Второй гол за три минуты! Причем оба раза не по вине вратаря "Зубила". Вратарь дрался, как лев. Но что он мог поделать? В момент удара по воротам их верхняя планка сама по себе приподнялась ровно настолько, чтобы мяч пролетел, чуть задев кончики его пальцев.

    Кому сказать об этом? Кто поверит? Вратарю стало грустно и страшно, как маленькому мальчику, попавшему ночью в дремучий лес,

    - Видел? - спросил он безнадежным голосом у Егорушки.

    - К-к-к-кажется, видел, - ответил, заикаясь, запасной игрок. - Только ник-к-кому не скажешь. Все равно никто не поверит.

    - То-то и оно, что никто не поверит, - скорбно согласился вратарь "Зубила".

    А в это время на северной трибуне разгорался тихий скандал. Дело в том, что за секунду до второго гола Волька заметил, что старик тайком выдрал волосок из бороды.

    "Зачем бы это ему?" - с беспокойством подумал Волька, который все еще не догадывался, какие события назревают на футбольном поле.

    Но и эта мысль пришла Вольке не сразу.

    Слишком уж плохо для "Зубила" оборачивалось сегодняшнее состязание. Было не до старика.

    Однако третий гол в ворота "Зубила" сразу разъяснил обстановку.

    В самом деле: приближался конец первой половины игры, и счастье как будто обратилось наконец лицом к "Зубилу". Игра перешла на поле "Шайбы", Зубиловцы, что называется, землю рыли, и вскоре лучший их нападающий с невероятной силой подал мяч в верхний угол ворот "Шайбы".

    Все восемьдесят тысяч зрителей в неописуемом волнении привскочили со своих мест. Этот верный гол должен был открыть счет "Зубила". Волька и Женя, дружно болевшие за "Зубило", радостно подмигнули друг другу, но тут же разочарованно вздохнули: был верный мяч, а ударился в верхнюю штангу, да еще с такой силой, что звон пошел по всему стадиону.

    Звон мяча слился с громким воплем, который издал вратарь "Шайбы": опустившаяся штанга спасла вратаря от гола, но зато пребольно стукнула его по голове.

    Теперь Волька все понял и ужаснулся.

    - Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, - сказал он дрожащим голосом, - что же это такое? Ты же знаешь, что мы оба - и я и Женька - болеем за "Зубило!" А ты, выходит, совсем наоборот: болеешь за "Шайбу"?

    - Увы, о благословенный, это так, - удрученно ответил старик.

    - Разве я не спас тебя от заточения в глиняном сосуде? -горько продолжал Волька.

    - Это верно, как то, что сейчас день, и как то, что тебя ждет великое будущее, - еле слышно ответил Хоттабыч.

    - Так почему же ты подыгрываешь "Шайбе", а не "Зубилу"?

    - Увы, я не волен над своими поступками, - сокрушенно ответил Хоттабыч, и крупные слезы потекли по его морщинистому лицу. - Мне очень хочется, чтобы выиграла команда "Шайбы"…

    - Смотри! - угрожающе заявил тогда Волька, - будет скандал!

    - Пусть будет, что будет.

    В тот же миг вратарь "Зубила" поскользнулся на совершенно сухом месте и пропустил в ворота третий мяч.

    - Ах, так? - заскрежетал зубами Волька. - Значит, по-хорошему ты не хочешь? Ладно!

    Он вскочил на скамью и, указывая пальцем на сидевшего у его ног Хоттабыча, крикнул:

    - Граждане! Он все время подыгрывает "Шайбе"!

    - Кто подыгрывает?.. Судья подыгрывает?.. Что вы говорите?.. - взволновались кругом.

    - Да нет же, не судья!.. При чем здесь судья?.. Это вот этот старичок подыгрывает… Отстань от меня, пожалуйста!

    Последние слова обращены были к Жене, который испуганно дергал своего приятеля за рукав. Женя понимал, что ничего путного из ссоры между Волькой и стариком не получится. Но Волька не унимался, хотя никто уже не относился серьезно к его словам.

    - Так ты говоришь, - покатывались кругом со смеху, - так ты говоришь, что старичок отсюда с северной трибуны, почем зря передвигает ворота? Хи-хи-хи! Он, наверно, в кармане такой штепсель особенный имеет, чтобы управлять воротами на расстоянии? Может быть, это он и мячики недавно на поле понакидал?

    - Ну да, он! - ожесточенно подтвердил Волька, вызвав новые взрывы смеха.

    - А землетрясение в Чили тоже его рук дело? Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!

    - Нет, в Чили не он, - честно разъяснил Волька. -Землетрясение - это от катастрофических сдвигов почвы. Тем более - в Чили. А он совсем недавно из сосуда вылез.

    - Ну, вот что, дружок, - благожелательно сказал Вольке один пожилой болельщик, когда смех немного утих, - ты лучше сам не лезь в сосуд, не срамись перед людьми, не говори глупостей и не мешай следить за игрой. Тут, брат, сейчас такое делается, что и без тебя тошнит (Гражданин тоже болел за "Зубило").

    Действительно, до перерыва оставалось еще целых одиннадцать минут, а счет уже был 14:0 в пользу "Шайбы".

    С командой "Зубила" все время происходили какие-то странные вещи. Она как бы разучилась играть: пасовка поражала своей беспомощностью и нелепостью, игроки то и дело падали, как будто они только сегодня научились ходить.

    А потом совершенно непонятно повела себя защита.

    Боевые мастера футбола стали при одном виде мяча испуганно шарахаться в сторону, как от бомбы, которая вот-вот должна взорваться. 15:0!  16:0! 18:01 23:0!

    В среднем, каждые сорок секунд в ворота "Зубила" падали мячи.

    Что стало с вратарем? Почему он прижался лицом к боковой штанге и только вскрикивает: "Ой, мама", когда бьют по его воротам? Почему он вдруг ни с того ни с сего уходит с задумчивым лицом из ворот в самый решающий момент, когда бой разгорается у самой штрафной площадки?

    - Позор! - кричали ему с трибун, - Скандал! Как ты играешь?

    Но он, прославленный вратарь первого класса, продолжал выходить нетвердым шагом из ворот в сторонку, лишь только приближались шайбовцы.

    - Что с тобой? - не находил себе места запасной игрок. -Очумел ты, что ли?

    И вратарь отвечал ему со стоном:

    - И верно, очумел. Меня все время словно кто за шиворот волочит. Я упираюсь, а он меня толкает из ворот. Я к мячу, а он меня к штанге прижимает, да так, что не оторваться.

    - Ой, и худо же тебе будет, Гриша!

    - И не говори!

    Но вот наконец эубиловцы прорвали фронт нападения и полузащиты "Шайбы" и яростно повели мяч к ее воротам.

    Защита шайбовцев от долгого бездействия разболталась и не смогла быстро мобилизоваться на борьбу с неожиданной опасностью. А вратарь - тот и вовсе сидел себе спокойно на травке и лузгал дынные семечки.

    Пока он, давясь непрожеванными семечками, вскакивал на ноги, зубиловцы ударили по незащищенным воротам, в самый центр.

    - Хоттабыч, миленький, дорогой, дай зубиловцам хоть размочить игру!- взмолился Волька.

    Но Хоттабыч прикинулся, будто ничего не слышит, и мяч, летевший в центр ворот, неожиданно свернул к левой штанге и ударился о нее с такой силой, что пролетел обратно через все поле, старательно облетая встречавшихся на его пути зубиловцев, как если бы он был живой, и мягко вкатился в многострадальные ворота "Зубила".

    24:0! При равных по силе командах этот счет просто поражал.

    И тогда Волька совершенно вышел из себя.

    - Я требую, я, наконец, приказываю тебе немедленно прекратить это издевательство! - прошипел он Хоттабычу. - А то я навсегда прекращаю с тобой знакомство! Выбирай: я или "Шайба"!

    - Ты ведь сам любитель футбола, так неужели ты не можешь меня понять? - взмолился старик. Но, поняв по Волькиному лицу, что на сей раз действительно может прийти конец их дружбе, Хоттабыч прошептал: - Я смиренно жду твоих приказаний.

    - Зубиловцы не виноваты, что ты болеешь за "Шайбу". Ты их опозорил перед всей страной! Сделай, чтобы все видели, что они не виноваты, в своем проигрыше.

    - Слушаюсь и повинуюсь, о юный вратарь моей души.

    Еще не замолк свисток судьи, извещающий о том, что наступил перерыв, как все одиннадцать игроков команды добровольного спортивного общества "Зубило" дружно начали чихать и кашлять.

    Кое-как построившись в затылок и вяло перебирая ногами, они поплелись в свою раздевалку унылой рысцой, непрерывно чихая и кашляя.

    Через минуту туда вызвали врача: вся команда чувствовала себя нездоровой. Врач пощупал у всех пульс, предложил снять футболки, потом осмотрел у всех полость рта и, в свою очередь, вызвал в раздевалку судью.

    - Вот что, Лука Евгеньевич: придется игру отложить, а счет признать недействительным.

    - То есть, собственно говоря, почему?

    - А потому, - растерянно отвечал доктор, - что команда "Зубила" не может быть по крайней мере семь дней выпущена на футбольное поле - она вся сплошь больна.

    - Больна?! Чем больна?

    - Очень странный медицинский случай, Лука Евгеньевич. Все эти одиннадцать вполне взрослых товарнщей одновременно заболели детской болезнью - корью. Я бы, Лука Евгеньевич, сам не поверил, если бы только что не осмотрел их самым тщательным образом.

    Так закончилось единственное в истории футбола состязание, в котором болельщик имел возможность воздействовать на ход игры. Как видите, это ни к чему хорошему не привело.

    Редкий факт, когда одиннадцать взрослых спортсменов вторично в своей жизни и одновременно заболели корью, а на другой день проснулись совершенно здоровыми, был подробно описан в статье известного профессора Л. И. Коклюш, напечатанный в научном медицинском журнале "Корь и хворь". Статья называется "Вот тебе и раз!" и пользуется таким успехом, что в библиотеках номер журнала с этой статьей совершенно невозможно достать. Он все время находится на руках. Так что вы, дорогие читатели, лучше его и не ищите. Все равно не найдете, только зря время потратите.